выделялся один, высокий и тёмный, словно обожжённый огнём, а рядом с ним стояла живая бронзовая волчица.

И вокруг этой Башни продолжалось вихревое кружение, как воронка в воде — и двигались там ослепительные белые звёзды и пенные тонкие белокаменные резные кружева и золотые венцы. Да, кипела и зыбилась воронка, и Гектор видел, что движение не оканчивается на поверхности, а поистине продолжается внутри. И казалось — там, под землёй, вращается такая же призрачная воронка!

Почти с ужасом видел Гектор, что подземная воронка повторяет верхнюю, как в зеркале — и в ней тоже идёт зыбкое вращение: вокруг зеркального Города так же летят свои звёзды и ещё дальше в глубине также вращаются одна за другой три или четыре колесницы.

Колесницы, колесницы! И весь мир вращался, словно колесо у перевёрнутой колесницы. Мир всё кружился и кружился; события повторялись, время не двигалось, и как бы стояло в центре вихря. И по кругу, по кругу двигалось небо: звёзды и светила. И вдруг понял Гектор, что сама Земля — не плоская, а выпуклая, и что она тоже, как и все звёзды, вращается по странной закрученной спирали небес.

И это ещё не всё. Оказывается — небес много и существуют среди них небеса невидимые, и незримое бытие идёт в них — огромное, гулкое, бесконечное. И вот посреди этих спиралей и завихрилось, закрутилось жуткое своим непрекращающемся постоянством вращение — КРУГ — та воронка времени, о которой говорил Гермес, и внутри которой Гектор сейчас находился, не в силах что-то исправить.

Вращение продолжалось и продолжалось: кружилось синее небо, кружилась Башня, и из этого тошнотворного кружения вдруг вытащили меня четыре цепкие руки; вытащили, выволокли и стали трясти из стороны в сторону.

— Очнись, одумайся! Чего это ты вздумал со стены бросаться?

— А… А где же Ивановские ворота?

— Какие Ивановские ворота? Ты в своём уме?! Их разобрали полтораста лет назад! Игуменья Брусенского монастыря разобрать велела! Как ты мог это забыть?

— Но масоны! Они же здесь были. И Алигьери, и волчица, и Гектор там, внизу. Я же и хотел забраться повыше, чтобы увидеть колесницу.

— Никаких здесь масонов нет и волчиц и колесниц тоже. Смотри сам, Август: вот стена, а дальше конец, обрыв.

— А где же?.. А как же?..

— Ты вдруг схватил с полки свою тетрадку, — говорила Виола. — И, лопоча что-то итальянское, вышел, свернул с Дворянской в Ямскую башню, залез на стену. Мы не стали тебя будить, полезли за тобой; и вот ты подошёл к пустоте, где раньше Ивановские ворота стояли, и чуть было туда не сиганул.

— Но вращение, вращение, этот Круг — это же не чудится мне? Нет времени — и вращается Колесница!

И колесница описала круг. И, обогнув Илион, Ахилл среди торжествующих ахейских толп погнал повозку к стану, сопровождаемый столбом пыли.

У шатра он остановился.

Там под навесом лежало тело Патрокла, уже готовое к погребению. Омытое чистой водой, оно было залито благовониями; драгоценные смолы запечатывали раны, и труп лежал, не поддаваясь тлению, закованный, словно бронёй, тонким покрывалом благоухающих масел и смол…

Пелид остановил лошадей, бросил вожжи охране, сошёл с повозки и, войдя под навес, простёрся перед мертвецом.

Страшные чёрные плакальщицы-пленницы, одетые в чёрные покрывала, завыли скорбную песню. Застонали воины, стоящие окрест; и подходящие с поля боя, вместо отдыха, присоединялись к общему воплю, окружая шатёр и ограду и навес плотной живой стеной, бронзовым роем.

Так стенал, и рыдал, и бился Пелид, но потом вдруг замолк и словно окоченел в ужасе.

Перед ним стоял Патрокл.

Вытаращив глаза, Ахилл несколько раз тряхнул головою, но видение не исчезло.

— Что ты оплакиваешь меня? — вдруг услышал Пелид глагол мёртвого друга. — Что мне твоё горе, что мне эти песни и стоны? Дух мой мечется и не может найти упокоения. Единственная отрада мне — забыться в пределах Аида, но я не могу перейти туда, покуда тело не сожжено. Не услаждай себя скорбью, а скорее сожги мой труп и пепел укрой курганом. Вот самый драгоценный дар для меня. А причитания оставь. По ту сторону их не слышно…

Ахилл поднялся с земли.

Лицо его было настолько ужасно, что сначала умолкли плакальщицы, а затем понемногу и все остальные. Тишина вошла.

И сказал Пелид:

— Скорее собирайте дрова. Сложите большой костёр, огромный, выше меня ростом. Если не хватит дров, рубите ещё деревья. Скорее! Мы должны сжечь моего Патрокла ещё до захода солнца.

Затем, став на колени перед мертвецом, добавил:

— Я понял тебя, Менетид. Скоро очистительное пламя сожжёт твоё благородное тело, скоро твой прах соберут в драгоценной урне и засыплют желанной землёй. Я почту тебя невиданными похоронами и удостою тебя неслыханных жертв. Двенадцать прекраснейших пленников заколю я перед костром твоим. А его, — и Ахилл с ненавистью обернулся к повозке и трупу, лежащему возле неё. — А его, твоего губителя, я брошу перед станом, и пусть псы и стервятники терзают Гектора на позорище врагам.

Прекрасные воинские игры справлю я по тебе, Патрокл; окрестный мир не видел ещё такого пышного погребения. Ему же, — он вновь обернулся на колесницу, — ему же вовсе не будет погребения. И, клянусь Олимпийцами, я буду каждый день волочить его вонючий труп вокруг Илиона, пока он не разорвётся в куски.

Сказав это, Ахилл вступил в повозку, кони двинулись и, когда они выволокли тело Гектора прочь, полководец, сошед с колесницы, отвязал труп и оставил его; колесницу же велел отогнать и очистить, а коней распрячь.

Суета поднялась в мирмидонском стане. Воины складывали недалеко от него, близ берега, высокий костёр, брёвна клали рядами друг на друга, выводя просторный и величественный помост. Кто-то собирал облачения и драгоценную утварь для убранства покойника, кто-то готовил жертвенных животных.

И никто не заметил, что брошенное тело Гектора лежит недвижно, никем не беспокоимое; никакие собаки и птицы не приближались к нему. Более того, мирмидонские псы расползлись по укромным местам, боясь даже визжать, словно что-то невыносимо ужасное испугало их. И ни одна птица вообще не поднялась в небо: точно какой-то невидимый хищник парил в облаках.

А тело лежало вне стана, словно очерченное каким-то кругом, будто накрытое прозрачным куполом, где время остановилось. Время стояло, как чёрный пруд, наполненный до краёв, и что-то невидимое происходило в его глубине.

Мёртвый Гектор лежал, и едва заметная улыбка стала проявляться на его губах. Осыпалась пеплом пыльная каменная маска. Там, в лагере, шла суета, а мертвец лежал тихо, неподвижно, словно вслушиваясь в Нечто, совершающееся над ним.