А я всё думал, когда же это кончится. Вязкий был сон, всё тянулся, тянулся…

Когда мы открыли заднюю дверь в Бэзилов дом, у меня всё плыло в глазах от усталости, мозги уже не вмещали событий. И всё бухал, бухал в голове проклятый ресторанный оркестр. Вдруг оркестр прекратился. Я сидел за столиком и шарил по скатерти, стараясь проснуться. Под руку что-то попалось, похожее на меню. Но всё никак не получалось разлепить глаза.

— Ну, разбудите, разбудите же меня…

Тут я почувствовал, что трясут меня с обеих сторон, поднял голову, глаза открыл, да и проснулся. Но в руке у меня оказалась вовсе не ресторанная бумажка, а какая-то машинопись, но главное не это. Главное, что сидели мы опять же у Бэзила, только лампа в углу зажглась.

— А где же ресторан? — растерялся я.

— Проснись, лунатик! — весело говорила Виола.

— Это у него торможение… — зевнула Ирэн.

— Какое торможение, что ты мелешь, Ирэн? Мы же ездили в ресторан или не ездили?

— Ездили, конечно, а потом уехали к менту.

— Как уехали? Стало быть, мы действительно у него были? И вы его действительно опоили? И бумажки какие-то переснимали?

— Ну надо же так нажраться! Ты, наверное, подумал, что спишь?

— Так это что ж, всё взаправду было? И это усыпление и: и отложенная смерть? О боги!..

— Ну конечно было! — воскликнула Виола. — Да очнись ты!

Тут стало меня колотить, туман поплыл, из тумана вынырнул стаканчик, от которого пахло вроде как иностранным коньяком, или бальзамом — граммов сто, не меньше. Я за него руками ухватился, выпил на удивление легко, и тут занавес опустился на мой мозг.

Занавес был мягкий, тёмный, было тепло, легко и никаких мыслей, видений, страха. Всё исчезло в полсекунды, и я вошёл в забытьё, как в открытую дверь.

Книга двадцатая. ПРИАМ У АХИЛЛА

Во мраке высился чёрный каменный улей — Священная Троя. Но не было в каменном панцире молчания и покоя. В комнатах и переходах мелькали огоньки светильников, и слышались причитания и плач.

Плач созревал в гулких стенах, как жемчужина в створах круглой раковины, и рождался, и звучал в глубине эхом нездешним.

Приам сидел в одиночестве, он никого не хотел видеть. Умер Гектор — и вместе с ним умер Город. Седая голова и лицо старика были испачканы пеплом. Очи его текли безнадёжностью и отчаянием. Он оплакивал Трою.

Вдруг дверь отворилась, и в покой вошла Кассандра. Так входит поток свежего прохладного воздуха в комнату, наполненную угаром и духотой. Она прошла сквозь стражу, сквозь вой женщин, сквозь окаменелое горе воинов, прошла, как дыхание уст, как невидимая стрела.

Чёрные звёздные сферы со скрипом повернулись над Городом. Чёрное небо рассматривало Илион; что-то совершалось там, в темноте. Звёздные пути перекрещивались, пересекались небесные реки, и клубились в неизреченной бездне бурлящие водовороты.

Как будто там было не одно небо, а несколько небес, и они накладывались друг на друга. И там, где происходило соприкосновение, вспыхивали водовороты — белые, бурлящие.

Кассандра увидела вдруг не-Город. Пред очами её возник одновременно десяток Городов, и каждый был сам по себе, и они как бы вкладывались один в другой.

У Башни горел сторожевой костёр. И рядом с ним, как бы вложенный в него, пылал другой, зажжённый тысячелетия спустя. И воины Трои сидели вокруг него и тихо говорили о судьбе Города. И в это же самое время языки огня озаряли развалины: Илиона не было, он исчез, превратился в ничто, в молчащую пустоту. А внизу пустоты, у основания Башни, сидели мужчина и женщина, облачённые в причудливые варварские одежды и вели нескончаемую беседу о троянском сокровище.

И золото Илиона проблескивало через землю: драгоценные гривны и кольца, и подвески, и тонкие чеканные блюда и кубки. И слышалось имя: Елена.

— Елена, Елена, — вторило эхо.

А в гулкой дали высился другой Город, связанный с Илионом каким-то призрачным переходом. И он тоже был каменный и пустой, и цельный и разрушенный, многоликий, вложенный один в один. Там лежал снег, и Город молчал, опустошённый чумой. Но его покойников не сжигали, а бросали в мёрзлую землю. И там же, в раскалённом солнце, в жаре, бродили тысячи, десятки тысяч людей. И там же в глубокой ночной тьме горел огонь в печи, а около сидели люди и колдовали, сдвигая время.

Скрипела, скрипела небесная телега, и текли, поворачиваясь, звёздные реки, что-то свершалось в гулком чёрном куполе, и тёмная Троя словно парила над землёй, как бы поднятая на весах.

И Кассандра вошла в этот зыбкий мрак, подобно дыханию ветра.

— Поднимайся, царь. Ты ничего не исправишь своим отчаянием.

— Ты сказала: исправишь? А что я могу исправить? Что мы все можем сделать? Всё уже решено. Единственное, что нам осталось — рыдать на развалинах.

— Ты многое можешь сделать, царь. И, прежде всего, ты должен предать погребению тело славного Гектора.

— Что ты, безумная, говоришь? Как это возможно, когда:

— Собирай выкуп.

— Что?!

— Собирай выкуп. И делай это скорее. Сегодня благоприятная ночь, завтра уже будет поздно. Ночью вы сможете вдвоём беспрепятственно подойти к стану Ахилла. Вас пощадят. Ахилл не будет убивать посла.

— Положиться на милость зверя? Разве у зверя есть рассудок, стыд или честь? Ахилл питается кровью — и ты думаешь, что он остановится передо мной, побоится пролить мою кровь?

Кассандра крикнула в ярости:

— Пусть даже так! Но, по крайней мере, ты погибнешь, как мужчина, не томясь и не предаваясь жалким и позорным слезам. Ты же воин! Вспомни об этом! Говорю тебе: сегодня ничего страшного не произойдёт. Ты должен это свершить.

— Почему?

— О если бы я знала! Но не могу я тебе объяснить! И всё же ты должен послушаться меня! Не бойся. Забудь о страхе. Вспомни, как ты дрался на поле битвы, вспомни свист воздуха, рассекаемого мечом. Ты помнишь пение стрел?! Ты помнишь, как сражался с амазонками, и ветер приносил их визг вместе с камнями пращей?

— Да! — вскричал Приам и поднялся, и схватил отброшенный посох, и ударил бронзовым наконечником о каменные плиты, и сноп искр сверкнул над полом, а посох загудел, как боевое копьё.

— Да! — повторил он. — Уж лучше встретить смерть глаза в глаза, чем гнить в этом угаре!

И он быстро пошёл вон и, выходя, ударил посохом о створы дверей.

Высоко над каменной Троей поднимался спальный покой дворца, сложенный из благоуханного кедра.

Приам поднялся в горницу, за ним шли сыновья: Клит и Гелен.