гегелевской триаде «тезис – антитезис – синтез», где в качестве «тезиса» выступают отдельные формалистские максимы, опровергаемые Бойко с помощью работ теоретиков марксистского искусства – Плеханова и Троцкого. В процессе критического анализа автор статьи выделяет четыре основных «греха» формализма. Первый «грех» заключается в том, что опоязовцы из «частичного» и «вспомогательного приема» изучения литературного произведения, коим является формализм, по мнению исследователя, сделали самостоятельный метод и «хотят поставить точку там, где только начинается настоящая история литературы»[786].

К такому выводу Бойко приходит, определяя, что формальный метод является в первую очередь способом историко-литературного изучения, поэтому его следует рассматривать в числе других историко-литературных методов. По мнению критика, из исторической школы конца XIX века постепенно стал «выкристаллизовываться» эволюционный метод, представителями которого являются Брюнетьер, Кареев, Веселовский. Дальнейшую логическую цепочку Бойко выстраивает, основываясь главным образом на цитатах из работы В. Н. Перетца «Из лекций по методологии русской литературы»[787].

Бойко обозначает формальный метод как «вспомогательный для эволюционного, точнее сказать, он является одним из приемов эволюционного метода»[788]. В своем обозначении формального подхода как «вспомогательного приема» Бойко исходит из критики формального метода Троцким, чью цитату автор статьи приводит в качестве аргумента: «Объявив сущностью поэзии форму, эта школа свою задачу сводит к анализу ‹…› этимологических и синтаксических свойств поэтических произведений. ‹…› Эта частичная работа ‹…›, безусловно, нужна и полезна, если понять ее частичный, черновой, служебно-подготовительный характер»[789]. Подытоживая вышесказанное, критик заключает, что формальный подход может быть полезен только в качестве «промежуточного», т. е. такого, который помогает проследить эволюцию литературы «в связи с общим ходом исторической эволюции общественного окружения»[790]. По мнению Бойко, формалисты стали на «ложный путь», потому что в своей борьбе с исторической школой они «отбросили» содержание, в чем состоит второй «грех» формалистов.

Следует также заметить, что автор статьи ставит в заслугу формалистам обращение к изучению формы произведения, «потому что это понятие формы дает возможность историкам литературы твердо держаться своего материала»[791]. Однако здесь, по мнению Бойко, следует внести две поправки. Первая – это требование изучать не только форму, но и содержание. Второе – это «ограничение своего материала»[792]. Основываясь на тезисе Плеханова, что художественным произведением является только такое, которое «передает нам что-то посредством образов, а не логических доводов»[793], Бойко оспаривает формалистское положение о том, что любое словесное произведение может быть объектом историко-литературного изучения. Критик вступает в полемику с Перетцем и подытоживает, что ни «Поучение» Мономаха, ни переписка Курбского, ни Домострой «не попадут под изучение, так как в них нет образности – главного признака литературного произведения»[794].

Следующий «грех» формалистов Бойко видит «в теории полной самостоятельности литературы»[795]. Далее он переходит к «наиболее дразнящему» вопросу, который вызвал острую полемику на лекции: про происхождение, классовый характер и будущее литературы. В качестве интереса к реконструкции самого хода дискуссии приведем некоторые аргументы Эйхенбаума, оспариваемые Бойко в его статье.

Первый аргумент сводится к тому, что марксисты подходят к изучению литературы с «чужой меркой», т. е. рассматривают литературное произведение с позиции исторического материализма, беря во внимание только тематический план. Здесь критик соглашается с оппонентом, называя таких историков литературы «ненастоящими марксистами»[796]. Далее Эйхенбаум справедливо задает вопрос: если «литература является формой классовой борьбы», то что будет с литературой в будущем бесклассовом обществе? Апеллируя к Плеханову, критик подытоживает, что литература и искусство будут всегда, поскольку они развиваются «под влиянием общественной жизни»[797].

И наконец, Эйхенбаум критикует современную пролетарскую литературу за возврат к стилю, который «преобладал до футуризма», т. е. к реализму, что, по мнению профессора, является регрессом. В ответ Бойко обвиняет формалистов в их нежелании «видеть новые требования жизни, которую создает новый класс» и того, что новая литература «приспосабливается к новым общественным факторам»[798]. В такой позиции Бойко усматривает враждебность формалистов по отношению к марксистскому подходу и критикует их за «нежелание изучать причины эволюции литературы» и за «теорию соседства литературы» – так критик обозначает эйхенбаумовскую концепцию «литературного быта», в которой усматривает четвертый «грех» формалистов[799].

Подытоживает свою статью автор нехитрым вопросом: «Друзья или враги нам формалисты?» В качестве заслуг формалистов Бойко называет «освобождение литературы от полной зависимости от общей истории», определение литературы как специальной «исторической дисциплины», выделение объекта изучения литературы, т. е. художественных произведений, с оговоркой про их обязательный «образный план», а также обращение к изучению истории эволюции литературы «как особой формы творчества, которое подчиняется своим законам»[800].

В то же время формалисты, по мнению критика, являются «врагами» марксизма, так как «рассматривают литературу как самостоятельное природное явление», «отказываются анализировать содержание», «отбрасывают всякое влияние общественной жизни на литературу», «отказываются изучать причины эволюции литературы», и, наконец, потому что «их теоретическая основа имеет идеалистический характер»[801]: «Формалисты становятся врагами марксизма своими общетеоретическими рассуждениями, своими исходными философскими позициями»[802]. Тем не менее Бойко приходит к довольно противоречивому выводу, утверждая, что марксистский подход к изучению литературы должен основываться на «социологическом объяснении литературной эволюции, опирающемся на формальный анализ литературных фактов»[803].

Статья Бойко является в каком-то смысле классическим примером марксистской критики, основанной на понимании литературы как идеологического инструмента в «руках правящего класса», поэтому основные функции литературы детерминированы общественным строем и сводимы к таким категориям, как «идейность», «классовость», «доступность»[804]. Здесь также следует сказать, что эта полемика в украинской периодике началась уже после дискуссии вокруг формального метода в России (в процессе которой «сверху» были указаны основные «грехи» формализма), поэтому критик-марксист не мог дать другой оценки формальной теории.

Отметим еще несколько важных моментов. Во-первых (и это представляется главным), критику формального метода Бойко вел по двум направлениям – как идейной платформы, враждебной марксистам, и как некоторой «суммы приемов», применимых к изучению литературного произведения. Поэтому, по его мнению, марксизм должен адаптировать некоторые положения формалистов в области изучения литературы для того, чтобы усилить свой метод. В украинской критике такая диффузия формального и социального подходов была достаточно распространенным явлением[805]. Также обратим внимание на некоторое противоречие в позиции Бойко, который, с одной стороны, воздает должное формалистам за их стремление «освободить», по словам самого критика, литературу от исторической обусловленности (тут, конечно, он в большей степени опирается на работы Перетца), с другой – видит в этом враждебность по отношению к марксистскому подходу.

И наконец, статья литературоведа Анатолия Машкина[806] «Формализм и его пути», завершающая дискуссию, была напечатана год спустя, в мартовском номере журнала «Красное слово»[807]. В своей основной аргументации критик далеко