Слава Эндрю Раванеля все росла, хотя ветераны и изматывали коней, стремясь повторить прежние победы, давшиеся тогда несравненно легче. И на риск, который всего год назад показался бы неоправданным, шли не задумываясь.

Командующий армией Теннесси генерал Брэкстон Брэгг был горбатым придирой с густой бородой и сросшимися бровями. У Брэгга неважно обстояли дела с желудком и с нервами, да вдобавок его одолевали столь болезненные чирьи, что он с трудом сидел в седле. Словом, генерал Брэгг являл собой живое доказательство справедливости теории, что несчастье всегда отыщет того, кто лучшей участи не заслужил.

И вот этот Брэгг решил направить полковника Раванеля в Атланту и Чарльстон, где патриотично настроенные жители были бы рады приветствовать героя-конфедерата, с напутствием: «Сэр, вы ни на минуту не должны забывать, что представляете Брэкстона Брэгга; вы мой личный эмиссар!»

Стоило им покинуть штаб, как Джейми сказал:

— Боже мой, Эндрю, только подумать: ты теперь личный эмиссар Брэгга! Разве не распирает тебя чувство гордости?

Джейми расхохотался, а Эндрю ткнул его в бок.

После чего Джейми помог собраться в дорогу, снабдив друга новой шляпой взамен испорченной в Эллсворте.

Тебе понадобится перо, для дам.

Ни к чему мне перо, Джейми. Ты для меня — лучшее украшение.

Передай мою любовь сестренке Шарлотте, — беззаботно ответил тот.

Подчиненные полковника Раванеля с интересом следили за его перемещениями.

Сестра капрала написала брату из Атланты: «Полковник Раванель привел своего негра-музыканта, чтобы поухаживать за вдовой Чарлза Гамильтона, но она дала ему от ворот поворот. Теперь все над ним потешаются».

Кавалеристы порадовались, что полковник не изменяает своим привычкам, однако еще больше им понравилось, что его тактика не сработала. Сами-то они не видели жен с прошлой весны.

А квартирование у миссис Хейнз послужило почвой для новых шуток.

Старшина изображал в лицах: «Как это два часа недостаточно долгое знакомство? Обычно мне хватает десяти минут».

Вернулся Эндрю из Чарльстона на удивление посерьезневшим. Скабрезные шутки раздражали его, обычных собутыльников он избегал. Кассиус перешел на исполнениие сентиментальных баллад.

Когда же Джейми спросил о том, как обстояли дела со вдовушкой в Атланте, Эндрю Раванель ответил:

— Лучше уж нос к носу сойтись с целой дивизией янок, чем со Скарлетт О'Хара Гамильтон. «Полковник Раванель. Уходите и забирайте свой оркестр с собой!»

Так Кассиуса переименовали в Оркестр Эндрю.

Эндрю расспрашивал брата Шарлотты: какой она была в детстве? Была ли она на бегах в тот день, когда он поцеловал при всех Розмари Батлер на ипподроме? «Я так был зол на Лэнгстона Батлера, так унижен, что мог пойти на любое безрассудство, лишь бы ему насолить!»

Джейми думал, что Эндрю понадобится время, чтобы войти в роль верного мужа, но был приятно удивлен, когда дамам, желающим развлечь «прославленного полковника Рананеля», было отказано с улыбкой и словами: «Мадам, не будь я женатым человеком, не мог бы поручиться за вашу честь».

Джейми же Эндрю сказал:

— Шарлотта заслуживает лучшего мужа.

А в другой раз в задумчивости поделился:

— Джейми, если мне суждено стать отцом, молю Бога, чтобы у меня это вышло лучше, чем у Джека.

Те газеты, что недавно пели хвалу полковнику Раванелю, теперь начали высказывать критику в его адрес. «Чарльзстонский Меркурий» задавался вопросами насчет Эллсворхта: «Когда офицер федеральных войск разгуливает по улице в похищенной у полковника шляпе, Раванель выглядит не слишком доблестно».

Шарлотта писала Джейми: «Прошу тебя, не позволяй Эндрю делать глупости. Боюсь, мой любимый супруг считает себя недостойным меня и того ребенка, что должен появиться на свет. Как бы он не пустился в какую-нибудь авантюру, чтобы подправить свою репутацию, которая и без того сияет, будто полуденное солнце! Пожалуйста, Джейми, постарайся сберечь Эндрю для меня!»

Пять недель спустя, в марте, ближе к вечеру, стоя под моросящим дождем на холме неподалеку от Поммери в штате Огайо, Джейми Фишер рассуждал о церковных колоколах:

— Как я мог считать их звон приятным? Правда, в прежние дни семейства чинно прогуливались по Митинг-стрит…

Полковник Эндрю Раванель разглядывал в подзорную трубу селение, где заполошно, словно гоготало целое стадо перепуганных гусей, трезвонили сейчас колокола: «Тревога! Тревога! Мятежники идут! Тревога! Тревога!»

Стоило им замолкнуть, как издалека подхватывали начатый звон колокола других окрестных селений.

Это же Божьи колокола, Джейми, стыдись, — сказал Эндрю, сложив трубу. — Поедем напрямик или в обход? Может, покажем гражданам Поммери выправку, чтобы им было о чем рассказать внукам?

— Нет, Эндрю. Там наверняка засел какой-нибудь дед с мушкетом, который спит и видит, как бы завалить конфедерата.

Эндрю Раванель покрепче устроился в седле.

— На сколько примерно отстают федералы?

— Три батальона в двух часах пути.

— На этот раз им не уйти.

— Ха-ха, — откликнулся Джейми.

Эндрю спросил Джейми о броде на реке Огайо, через которую им предстояло переправиться по пути домой.

— Пару недель назад Коббов брод был проходим, но ведь лило почти не переставая, ковчег впору на воду спускать.

Эндрю рассеянно потрепал коня по шее.

— Кассиус не умеет плавать.

Джейми наклонился ближе к шурину:

— Если поднажмем, то доберемся до Огайо завтра к вечеру.

Эндрю привстал на стременах и махнул своим людям двигаться в обход городка янки. Они направлялись домой.

Три недели назад Эндрю Раванель переправился через Огайо с двумя тысячами свежих, хорошо вооруженных кавалеристов-конфедератов, намереваясь разрушать на территории янки железные дороги, жечь армейские склады, красть лошадей и вербовать тех, кто сочувствует Делу южан.

Но рейд с самого начала не заладился. Предупрежденные по телеграфу бригады федералов двигались по пятам.

Лишь скачка почти без отдыха да навыки Джейми Фишера уберегли от крупного сражения, которого им ни за что было бы не выиграть.

Они бежали, уклонялись от стычек и вели арьергардные бои, когда не могли уклониться. Убитых некогда было хоронить, а раненых просто оставляли на перекрестках, на милость федералов. Из четырех орудий сохранилось только одно.

Три сотни оставшихся в живых кавалеристов бригады Раванеля теперь обросли бородами, были увешаны оружием и походили больше на бандитов, чем на солдат.

Когда наступили сумерки, дождь полил сильнее. Холодный дождь. Чтобы дать отдых коням, солдаты шли пешком, держась за стремя. Кровь текла в жилах все медленнее, сердцем Эндрю Раванеля начала овладевать печаль, и он крикнул Кассиусу: