— Увидеть меня? Чего ради? Господи, я искренне надеюсь, что не подавала вам никакой надежды. Капитан Батлер, не могли бы вы умыться, прежде чем обращаться к даме?

Дядя Питер принес кувшин, тазик, мыло со щелочью и ветхое полотенце. Пока Ретт, наклонившись, умывался, Скарлетт безжалостно продолжала:

— Сколько времени вы не обращали на нас внимания?

Не припомню, когда вы были у нас последний раз… В августе? В июле? — Она беззаботно рассмеялась. — Неважно. Как летит время!

Ретт вытер лицо.

— Я пытался устоять перед вашими неотразимыми чарами.

— Боже милостивый, — фыркнула Скарлетт, — Что за льстивые создания мужчины. Продолжайте, капитан Батлер. Этот вздор о «неотразимых чарах» мне даже нравится.

Ретт передал черное от сажи полотенце Питеру, и тот унес его, отставив руку с грязной тряпкой как можно дальше от себя.

Ретт хотел начать все сначала. Хотел рассказать Скарлетт о маленькой Мэг, об Уилле с плантации, о желтом шарфе. Хотел сказать о своей любви.

Но не мог вымолвить ни слова. В гостиной Питтипэт, не имея возможности ни сесть, чтобы не испачкать мебель, ни прикоснуться ни к чему, Ретт Батлер молча протянул Скарлетт О'Хара дар своей любви в грязном бумажном свертке.

— Что это? — спросила Скарлетт.

Глянув на желтый шелковый шарф, она беспечно бросила его на кресло.

— Большое спасибо, капитан Батлер. Вы очень добры.

Ретта внезапно охватила ярость. Он сглотнул ком, стоявший в горле, и холодно произнес:

— О, это пустяк. Небольшой знак восхищения дамой, которая столь же красива, сколь и добра.

После ухода от Питтипэт Ретт бродил по улицам, пока не остыл и не обнаружил, что стоит у лавки Белмонта, лучшего ювелира в Атланте.

На третий год войны мистер Белмонт скупил так много драгоценностей, а продал так мало, что решил прикрыть лавочкy. Когда Ретт Батлер попросил его подобрать лучшую брошь с камеей, мистер Белмонт буквально сломя голову кинулся к сейфу.

Девицы Красотки Уотлинг, как всегда, захлопотали вокруг Ретта.

Как вы испачкались, cher! — захихикала Минетта,—

Разрешите поскрести вам спинку?

Элен застелила кресло лошадиной попоной, чтобы Ретт мог сесть, а Минетта налила ему шампанского. Потом попросила Элоизу приготовить наверху горячую ванну.

А почему Элен не может?

Потому что у тебя сильные, толстые руки.

Когда Ретт спросил о Лайзе, Минетта, пожав плечами, рассказала о девушке.

Лайза приняла совет капитана Длинного Носа и ушла из «Красной Шапочки» в… увеселительное заведение. Но Лайза не куртизанка! — Минетта наклонилась сказать что-то по секрету, — Капитана Длинного Носа выгнали из Атланты. Он был удивлен и огорчен своим переводом.

И винит в этом вас.

Ретт, осушив второй бокал, поднялся наверх принять ванну и побриться.

Под вечер он повел Красотку Уотлинг в ресторан гостиницы «Атланта» и, выпив бренди, вручил ей камею.

Ах, Ретт! Какая прелесть! Это же… ты всегда был добр ко мне! Знаешь, я…

Тсс, — с улыбкой заставил он ее замолчать.

Ретт, почему ты мне делаешь подарок?

Потянувшись через стол, он взял пальцами ее подбородок:

Потому, милая Красотка, что не могу подарить тебе желтый шелковый шарф.

В первый год войны бригада легкой кавалерии армии Теннесси генерала Брэгга перешла под командование Эйдрю Раванеля. Бригада совершала рейды в тыл федеральных войск в Кентукки и Теннесси, устраивая засады на отряды федералов, громя поезда с припасами, сжигая железнодорожные мосты и взрывая туннели.

В приграничных штатах симпатии жителей разделись: если некоторые женщины открыто плевали в проезжающих мимо мятежников, то иные стремились столь же явно выразить поддержку их Делу в лице блестящего молодого полковника.

Эндрю Раванель любил этих женщин, хотя наутро не мог вспомнить имен.

Пока полковника развлекали, его слуге и виртуозу банджо приходилось спать то в конюшне, то на крыльце, то в сломанной карете, а раз он всю ночь продрожал в продуваемом всеми ветрами кукурузном амбаре.

— Ну и вопит же она, — заметил Кассиус.

— Просто как кошка, — ответил Джейми Фишер, — Хорошо бы еще одно одеяло раздобыть.

— Я теперь никогда не согреюсь… — сказал Кассиус.

Черт! Что там полковник творит с этой мамзель?

И думать даже не хочу.

Джейми свернулся калачиком, пытаясь согреть руки между бедрами.

Как это вы себе ни разу девицу не завели, масса Джейми? Ведь кое-кто с вас глаз не сводил, — поднял голову Kaссиус. Смогли бы себе подыскать не такую крикливую…

— Слушай! Это не конский топот? — Джейми схватил револьвер и шагнул в ночь.

В славные дни первых успехов бригады противники из числа федералов сплошь были новобранцы, чуть ли не впервые севшие верхом, а их скакуны совсем недавно тянули плуги и на полях.

Джейми Фишер показал себя неутомимым всадником, хорошо запоминавшим местность: словно повинуясь инстингу, он определял, где бригаде лучше остановиться на привал, какие дороги станут непроходимы после дождя, какой брод безопасен, а где, несмотря на ровное течение и тверди и каменистое дно, лучше и не пробовать переправляться.

Однажды, когда они с достопамятным музыкантом заночевали на сеновале у очередной леди-патриотки, Кассире с грустью поведал, что как-то женился на девушке по имени Дездемона, тонкой как тростинка. По словам Кассира, он «рыдал как дитя», когда мистер Худжер продал его господину.

Ближе к концу третьего года войны в стычке с кавалеристами федералов у Цинтианы капитан Генри Кершо погиб, а полковник Раванель едва не был захвачен в плен. Офицер по личному составу бригады майор Уилкис, родом из Джорджия, упрекнул полковника Раванеля в том, что тот не выставил вовремя дозорных, а когда бригада вновь захватила городок, плохо обращался с пленными.

Людям Раванеля критика майора Уилкиса пришлась не по душе, офицеры пренебрежительно называли его «чрезмерно сентиментальным сельским аристократом». Пришлось тому покинуть бригаду, и Джейми Фишер отправился провожать его на вокзал. Хотя Джейми и не осуждал действия Эндрю столь открыто, как Уилкис, они и его коробили. «Война стоила полковнику потери многих друзей», — сказал Джейми майору.

Но Эшли Уилкис только покачал головой — совершенно неправомерная отговорка.

— Эндрю хороший человек, — произнес Джейми, — Все его любят.

— Иногда тех, кого проще всего любить, труднее всего уважать, — ответствовал Уилкис.