– А зачем он все-таки это сделал? Ты знаешь?

– Нет, но догадываюсь. Ему наша совместная работа ужепоперек горла стояла. Ты видел, на какой машине он ездит? Ты обращал внимание,сколько времени он разговаривает по своему сотовому телефону и на какие темы?Ему надо деньги зарабатывать, а не каких-то там преступников искать. А мы егозагружаем, да еще в выходные дни. Вот он и решил свернуть операцию в темпе,чтобы мы от него отстали. Чем он рискует? Ну, прижмут его к стенке, ну,погрозят пальчиком. Во-первых, он и не признается, а если уж сам Липартия егосдаст, так наш Геночка скроит отчаянную мину и с ужасом в голосе скажет, чтонапился и, вероятно, проболтался, хотя совершенно этого не помнит. Ну казните,виноват. Простите, ребята, я больше так не буду. Что ему можно сделать? Выговоробъявить. Очень страшно, он прямо ночей не спит, так выговора боится. Изрозыска выгнать, перевести на другую работу. Так он только счастлив будет, налюбой другой работе свободного времени больше. Кого сейчас из розыска выгоняют,когда каждая пара рук на вес золота? Вот то-то.

– Все равно он мерзавец, – упрямо сказал Коротков.

– Конечно, кто же спорит, – вздохнула Настя.

* * *

После задержания Михаила Черкасова работа по сбору сведенийо нем пошла намного быстрее, потому что теперь можно было не бояться егоспугнуть. И чем больше таких сведений набиралось, тем яснее Настя понимала:«Это не он». К исходу третьих суток, когда пришла пора решить вопрос о том,должно ли задержание плавно перейти в меру пресечения в виде содержания подстражей или Черкасова надо отпускать, для Насти все было уже очевидным.

Дело Черкасова вел следователь Ольшанский. Для него,получившего материалы уже после задержания, вопрос о виновности Черкасовавыглядел несколько иначе, нежели для оперативников, которые долго и мучительноподбирались к установлению личности подозреваемого. Насколько Юре Коротковутрудно было свыкнуться с мыслью о том, что Черкасов невиновен, настолькоКонстантину Михайловичу Ольшанскому было очевидно, что никаких доказательствпричастности Черкасова к исчезновению мальчиков нет. Кроме того, хотя он иценил Анастасию Каменскую достаточно высоко, в нем не было той безоглядной верыв ее непогрешимость, как у Короткова.

– Может быть, ты переборщила, Каменская? – спросилон, когда Настя приехала к нему в прокуратуру. – Может быть, нет никакогодела еврейских мальчиков, а есть каждый отдельный случай со своей отдельнойисторией?

– Константин Михайлович, вы и правы, и не правы. Делаеврейских мальчиков действительно нет, тут я с вами полностью согласна. Но то,что действовала одна рука, – также несомненно. Во всем этом есть что-то,чего мы не понимаем или не знаем. Ключ ко всему. Вот, взгляните. – Онаположила на стол перед следователем девять фотографий погибших юношей, а рядом– десятую, снимок итальянского киноактера.– Черкасов признал кражу и эпизод сБутенко. Актер и Бутенко – одно лицо. Более того, нам известна еще однадлительная любовная связь Черкасова с мужчиной точно такой же внешности. Тоесть его склонность к такому типу несомненна. Это уже не просто склонность, аманиакальная зависимость. Вы можете поверить, что в это же самое время в том жесамом городе появился мужчина-гомосексуалист, испытывающий болезненную тягу ктаким же точно юношам? Да при этом и Бутенко, и остальные мальчики погибают отпередозировки одного и того же препарата. Вы сами-то можете в это поверить?

– Могу, – хмыкнул Ольшанский. – Я – как патерБраун у Честертона. Помнишь, его спросили, как же он догадывается, что и каксовершил преступник. Ведь для этого нужно как бы стать самим преступником,перевоплотиться в него, начать мыслить и чувствовать так же, как он. То есть накакое-то время стать таким же безнравственным и порочным, как сам преступник.Разве это под силу священнику, который по определению является образцомнравственности, доброты и чистоты? А патер Браун ответил, что он может этосделать. Ему это под силу. Вот и я. Могу даже невозможное. Мне не с чем идти засанкцией на арест. Доказательств нет. Хочешь, я арестую его за кражу? Тут хотьпризнание есть. Но успеха не гарантирую. Нет оснований его держать под стражей.Преступление не тяжкое, Черкасов вину свою признал, ущерб полностью возмещен,кассеты могут быть возвращены владельцу. Чтобы получить санкцию на его арест,нужно много врать прокурору и долго его уговаривать. Это унизительно, аунижаться я не люблю.

– Что же делать? Его нельзя выпускать, КонстантинМихайлович. Если он все-таки виновен, то понятно, почему нельзя. А еслиневиновен, то настоящий преступник насторожится. Он ведь уже знает, что впреступлениях подозревают Черкасова, и теперь должен успокоиться. Онзаинтересован в том, чтобы мы считали Черкасова виновным, поэтому он недопустит, чтобы мы догадались о своей ошибке. А это очень важно.

– Почему?

– Потому что, пока Черкасов в камере, настоящийпреступник не может никого ни убить, ни похитить, в противном случае мы сразуже сообразим, что арестовали не того. Понимаете? Он сейчас не может себепозволить ни одного преступления. Поэтому, пока Черкасов у нас, мы можемнадеяться на то, что ни одного нового трупа мы не получим. Преступник будетберечь своих пленников, если они у него сейчас есть. И не посмеет привести всвою тюрьму больше никого. Я уж не говорю о том, какую сладкую жизнь устроитнам пресса, если станет известно, что мы Черкасова выпустили на свободу. Ониведь уже на триста процентов уверены, что именно он – маньяк, похищающий иубивающий еврейских детей, уговорить их нам не удалось. Так что послеосвобождения Черкасова они нас вообще с дерьмом смешают. А нам придется этотерпеть, потому что, если мы хотим хотя бы как-то остановить этого маньяка, мыне сможем публично заявить, что Черкасов невиновен.

– А откуда они узнают? Ты, что ли, им скажешь?

– Черкасов. Он считает себя незаслуженно и необоснованнооскорбленным и после освобождения тут же побежит в редакции тех газет, которыепубликовали сообщения о нем, чтобы потребовать печатного опровержения. И будетправ, между прочим.

– Ясно.

Ольшанский решительно встал из-за стола и достал из шкафаплащ. Настя вот уже сколько лет не переставала удивляться тому, как этоткрасивый стройный мужчина умудряется выглядеть нелепым жалким недотепой. Хорошохоть в последнее время он стал ходить в новых очках с хорошей оправой, а товедь раньше носил чиненую-перечиненую старенькую оправу, в которой был похож напенсионера-бухгалтера из послевоенных фильмов.

– Поехали, я сам с ним поговорю, – сказал он,застегивая плащ. – Надо попробовать его убедить. Иначе головы не сносить.

Они вместе приехали на Петровку. Настя хотела уступитьОльшанскому свой кабинет и уйти поработать на компьютере, но КонстантинМихайлович велел ей остаться.

– Претензии у него к тебе, а не ко мне, – жесткопроизнес он. – Я за тебя извиняться не собираюсь.

Черкасов выглядел усталым и измученным, но держался ровно идаже с достоинством. Несмотря на неприязнь к нему, Настя почувствовала что-товроде восхищения. Видно, человек за свою жизнь столько унижений и оскорбленийнатерпелся из-за нетрадиционной сексуальной ориентации, что выработал умение нетерять присутствия духа и уважения к себе самому.