— Или ты не хочешь возвращать? Тебе нравится быть… вором?

— Мама!

— Нет, просто имеет смысл подумать, как выйти из положения,если тебе вором быть не нравится, а если нравится, пожалуйста, можешь быть им!

— Мама!!

— А раз так, значит, ты все вернешь. Я поговорю с ПетромИльичом, чтобы они… как это называетсято… не возбуждали дела, да?

— Мама, все не так просто, как тебе кажется!

— Может, я и вздорная старуха, — сказала мать совершеннохладнокровно, — но ты наворотил дел, и теперь их нужно приводить в порядок,просто это или сложно, теперь неважно.

— Мама, из-за меня убили человека.

Вот тут она изменилась в лице.

— Как?!

И он рассказал ей — как. Рассказал очень быстро,перескакивая с одного на другое, и этот рассказ принес ему облегчение, будтонарыв прорвался и гной вытек. Она слушала, теребя свою дурацкую шапку, и щеки унее медленно бледнели.

— Мам, ты его знала? Этого Василия Дмитриевича?

— Знала, да, — задумчиво сказала Вероника. — Он был нашимсоседом по старой квартире. Ты не помнишь. Мы переехали, когда тебе был год. Тоесть он расселил всю нашу коммуналку, мы и переехали-то только потому, что оннашел нам эту квартиру! А месяца два назад я его в троллейбусе встретила, онпро тебя расспрашивал, такой смешной старик! Я ему рассказала, что ты ужевырос, институт давно окончил и у нас работаешь, в музее. Все рассказала, вобщем.

Она опустилась на диван и потерла лицо.

— Мам, — жалобно сказал Федор, — хочешь, я тебе воду в ваннунапущу?

Она посмотрела на него и улыбнулась:

— Хочу.

А он все ждал упреков! Слез, истерики, ну хоть чего-нибудь вэтом духе, чтобы он снова смог пожалеть себя и воскликнуть: «Никто меня непонимает!»

— А как ты вазу разбила? Она так высоко стояла! Как тыумудрилась достать до нее?

— Это не я. Приходили какие-то люди, пугали меня и разбиливазу. Говорили, что убьют, если ты не принесешь им деньги.

Федор изменился в лице.

Он изменился совершенно явственно — было одно лицо, а сталодругое.

Он стиснул кулаки, присел на корточки и положил кулаки надиван.

— Мам… они тебя… избили?..

И с ужасом понял, что, если она сейчас скажет «да», онпросто пойдет, отыщет подонков и убьет их. И вопрос о том, как спасти своюшкуру, не будет его интересовать вообще.

Никогда.

Он понял, что есть вещи, из-за которых он способен убить.Из-за которых меняется жизнь. После которых нельзя хныкать и жалеть себя.

Теперь все зависело только от ее ответа.

— Нет, Федь, — сказала мать, рассматривая его. — Пугалитолько сильно. Вот, вазу разбили.

Он расслабился, и стиснутые кулаки разжались на диванномпокрывале.

— Мама, я разберусь со всем этим дерьмом. Ты мне веришь?

Она покивала.

— Вот и хорошо. Пойду воду открою.

И еще он вдруг понял, что в эти несколько минут разговораони были близки, как не были близки лет десять. Или больше.

Вероника едва успела выскочить из ванной, когда в дверьпозвонили. Они оба кинулись открывать и столкнулись в прихожей.

Сердце у Вероники колотилось в горле.

— Федя, я сама открою!

— Нет, мама, пусти.

Она все стояла в дверях.

— Мам, пусти меня! Да что ты застыла-то?!

И она отступила. Отступила, но не ушла, выглядывала у негоиз-за плеча, готовая кинуться и сражаться за него, кто бы ни пришел: милиция,бандиты или из ЖЭКа.

— Доброе утро, — поздоровался Олег Петрович. — Надеюсь, заночь ты больше ничего ни у кого не украл?

— Это что? — спросил Федор, пропуская его в квартиру. —Шутка такая, да?

— Да.

Следом ввалился Гена с громадной спортивной сумкой в руках.

Как только Федор увидел эту сумку, у него в голове как будтозажегся свет, и все стало ясно и понятно.

Они приехали и привезли коллекцию. Они на самом деле те, закого себя выдают, а вовсе не прикидываются добренькими, чтобы заманить его ещев какую-нибудь ловушку, которая окажется страшнее всех предыдущих! Ночью, вбешенстве и тревоге за мать, он позабыл о них, а утром, когда рассказывал ей,вспомнил и больше уже не забывал ни на минуту.

Он ничего про них не знает. Им ничего не стоит обвести еговокруг пальца. Зачем им такой геморрой — возвращать коллекцию, валандаться сним?! Они получили то, что хотели, и теперь им не может быть до него дела.

Но Олег Петрович сказал — я приеду.

Скорее всего, он тоже может обмануть, и тогда все усложнитсяв миллион раз. Если нынешним утром Федор чувствовал в себе силы противостоятькаким-то там подонкам, то бороться с Олегом Петровичем глупо и бессмысленно,это он понял, как только его увидел вчера.

Эта мысль точила его, и, пока мать была в ванной, оннесколько раз подходил к окну с ободранной калькой и смотрел вниз, но машины,похожей на подводную лодку, не было у них во дворе.

Он кусал ногти, смотрел вниз и ждал.

И вот дождался.

Гена со всего маху хлопнул его по плечу и сказал:

— Здоров,парень!

Протиснулся в комнату и вежливо поздоровался с матерью:

— Доброго вам денечка!

— Здравствуйте, — пробормотала мать. — А вы… кто?

— Мама! Я же тебе говорил!

— Меня зовут Олег Никонов, — представился Олег Петрович. — Авы мама… нашего Панурга?

Федор ничего не понял.

— Это моя мать, — счел нужным пояснить он. — ВероникаПавловна. А это те люди, ну, я же рассказывал!

— Панург — это из Рабле, — скороговоркой выпалила мать. Ейбыло явно неуютно под взглядом Олега Петровича. — «Пантагрюэль». Панург проныраи бесстыдник.

— Зато у него есть чувство юмора и здравый смысл, — возразилОлег Петрович. — Как у нас с чувством юмора и здравым смыслом?..

— Не знаю, — растерялся Федор.

— Спасибо вам, — сказала Ника незнакомому человеку. — Вы еговыручили вчера!

— Не по своей воле, — тут же возразил Олег Петрович.

— Все равно выручили, — тихо повторила Ника.

— Разрешите мне снять пальто?