***

Черный катафалк выбирался из города лениво и медленно, как старый удав. В пасхальную субботу на каждом кольце собиралась пробка, в последней стояли уже полчаса.

В гробу лежала старуха… Ах нет! Она меня растерзает за то, что я посмела назвать ее старухой. В гробу лежала пожилая дама, для покойницы она выглядела прекрасно: ни одной морщинки, красное платье, и даже веер, черный, свернутый, был вложен в бледную холодную руку.

Хоронить повезли в родную станицу, от места на городском кладбище мадам отказалась. «Я не хочу лежать одна! Везите на родину, там все мои друзья», – такова была воля бабушки. Бабушка… Так называли покойницу внуки, но мягкость и нежность этого слова были обманчивы, на самом деле в семье она была главной.

Гроб сопровождали две женщины, молодая и постарше. Молодуха со здоровым аппетитом жевала пирожок, это была жена единственного внука покойной. Та, что старше, была дочерью Марго, она все время сморкалась в платочек и вытирала красные глаза, опухшие от слез. Мать звала ее Тома, хотя она давно уже была Тамарой Ивановной, лет ей было немало, а именно пятьдесят, но рядом с гробом матери она походила на маленькую девочку, которая потерялась в большом магазине.

– Боюсь, опоздаем, – волновалась она.

– Туда все успеем, – отозвался водитель.

Молодуха предложила ему пирожок:

– Бабушка приказала, чтобы мы были на кладбище ровно в двенадцать.

Водитель усмехнулся и рванул на мигающий желтый. На перекрестке и без него был затор, все ругались на катафалк, загородивший дорогу, сигналили… Но бабушка сказала быть на кладбище в двенадцать – значит, надо успевать.

Из города ушли, по трассе было еще на два часа езды. Тома смотрела в окно, на черные поля, на свежие посадки, зазеленевшие к весне, и придорожные таблички. «Чай, пирожки», «Мед, разнотравье», «Русский квас», «Гнездо 2 км», «Зизифус лечит астму» – прочитала она и с ужасом посмотрела в гроб, на покойницу.

– Господи! – Тома схватилась за сердце. – Мы же губы ей не накрасили!

От волнения она нервно встряхнула кистью, как будто обожглась, и спросила невестку:

– У тебя есть помада?

Молодуха лениво покопалась в сумочке, нашла там тюбик с темной, почти что черной помадой.

– Вот, в самый раз для кладбища.

– Нет! – Тома снова затряслась и закричала водителю: – Остановите где-нибудь! У магазина! Бабушке нужна красная помада!

– А ей не все равно? – спросил водитель.

– Да вы что! – Молодуха принялась за новый пирожок. – Бабушка у нас любит классику.

Притормозили у какого-то «Сельпо», женщины побежали искать красную помаду. Купили что-то более-менее подходящее и снова прыгнули в катафалк. Тома открыла тюбик и посмотрела на строгое лицо своей матери. Рука у Томы задрожала.

– Нет, я не могу. – Она отдала помаду невестке. – Давай ты.

Молодуха смелым движением нарисовала бабушке губы. Потом достала маленькое зеркальце и сама тоже накрасилась.

– И мне, – попросила Тамара, – а то я бледная как смерть.

И так все трое, с яркими красными губами, они поехали дальше к родному кладбищу.

А мы-то заждались! Мы истомились, выглядывая на дорогу. Нино с мальчишкой-оператором стояла у ограды, она закрыла свое лицо большими темными очками. Алена наша, профессиональная консуматорша, запарковалась у часовни и подошла вся в черном на высоченных каблуках. Она недавно бросила работу в ночном клубе и открыла агентство обрядов и церемоний. На поминки ее пригласили чем-то вроде тамады, а это означало, что между первой и второй перерывчик будет небольшой.

– А это что за звезда? – Она кивнула на одну фигуристую девушку в широкой черной шляпе.

Эта девушка тоже примыкала к нашей процессии, она держала большой венок со странной надписью на траурной ленте: «Движение. Скорость. Точность».

– Племянница, – предположила я. – За ней бы надо последить, говорят, что она, как напьется, лезет танцевать на столе.

Нино осмотрела мой букет, она очень вовремя заметила на ленточке фирменную надпись магазина «Цветочки»: «Поздравляю! Людвиг».

– Нино… – решила я ей сообщить на всякий случай. – Я тут книжку задумала, про сильных теток. Давай ты будешь главной сверх-женщиной?

– Какая, к черту, сверх-ж?! – отшила она меня сразу. – Не вариант вообще. Я не хочу быть «сверх».

– Но почему?

Нино задумалась и объяснила все почти стихами. С ней такое бывает. Сначала грубит, а потом ее тянет на лирику.

– Я хочу встретить такого мужика, которого не испугает звон моих железных яиц. И тогда… в награду… он услышит чудесную музыку моих волшебных колокольчиков.

На дороге появилась еще одна машина, помятая со всех сторон, как старая жеваная шляпа. Это был красный «Мерседес» нашей общей подруги Матильды. Из окна у нее громыхала не совсем подходящая для ситуации музыка. Это был Шнур, Нино узнала и сразу начала крутить плечами.

Тарам-парам! Тарам-парам! Та-та-та тарам-парам! Тарам-парам!

– Матильда, а ты здесь как? – спросила я у нее. – Ты что, тоже знала Марго?

– Да, мы же жили с Маргаритой в одном подъезде! Такая женщина была душевная… Так мне помогала!.. Она мне как-то говорит: «Матильда, что ж ты так орешь? У меня собака писается. Ты когда в следующий раз орать начнешь, подойди к зеркалу и посмотри, какая ты страшная, когда орешь…» Я посмотрела. И больше ни-когда!

Подметая кладбищенскую дорожку полами норковой шубы, к нам приближалась Люся Натыкач. Ей было жарко, но она терпела и ни в какую не хотела прятаться в тени. Я заметила, как по-кошачьему она сощурила глаза, и поняла, сейчас начнет хвалиться.

– Да я его уже сто лет не видела, мне до лампады, как он там… Пришел, стоит как бомж… А в руке у него… Девчонки! Вы прикиньте! А в руке у него – надувной матрас!.. Что ж ты пришел-то как бомж, говорю! Явился он, смотрите на него, как нюня с надувным матрасом…

Катафалк Марго приближался к родной станице. Тома достала бумажку с текстом, на листке стоял заголовок: «Прощальная речь у могилы матери». Эту речь нужно было выучить наизусть, бабушка написала ее сама и даже попросила Тому прочитать ее вслух, с выражением. «Не торопись. Делай паузы, – указывала она. – Вот тут, после слов «дорогие дети», вздохни и так немножко улыбнись. Немножко так…» – Она показывала, как именно Тома должна улыбнуться.

По дороге, пока было время, Тома решила эту речь повторить. «Дорогие дети, – она вздохнула и подтянула губы в грустную клоунскую улыбку, – похороните бабушку и живите как вам заблагорассудится». Что означают эти слова, она не понимала и понять не стремилась, ей было важно не споткнуться на длинном слове – «за-бла-го-рассу-дит-ся».

С того дня, когда скончалась бабушка и начались приготовления к погребению, Тома пребывала в постоянном трансе и никак не могла сосредоточиться, она боялась, что забудет исполнить все приказания покойной матери.