Вторая бутылка, которую только открыли, со стола исчезла. Ее спрятал Макс. Он решил, что Сашуля пьет слишком много. В последнее время это его беспокоило все чаще. Когда язык любимого начинал заплетаться, Макс принимался рассуждать о вреде алкоголя.

– Сашуля, успокойся! – начал он, как обычно. – Сядь! Тебе уже хватит!

– Где ром? – Сашуля повторил вопрос, он знал уже про эти фокусы с исчезновением бутылки. – Куда заныкал?

И начались кровавые стенания.

– Алена! Ты посмотри на него! Ну зачем он так много пьет?! Он же высадил бутылку, ну куда ему вторая? Он же в хлам!

– Кто в хлам?! – разозлился Сашуля. – Куда ты спрятал ром?

– Алена! Ну скажи ему! Он себя убивает! О господи! Прости меня! Я не могу смотреть на это!

Сашуля выглядел вполне прилично, особенно в сравнении с Максом, который напивался раньше Сашули и начинал разглагольствовать, Алена попыталась все уладить.

– Макс… – улыбнулась она, – успокойся, отдай бутылку. Ты же знаешь, как это ужасно, когда человек на отдыхе решил расслабиться, а ему помешали…

Макс ее не слушал, он кинулся на друга и завопил:

– Не пей, Сашуля! Меня достало твое бухло! Тебе не надо больше пить! Ты что, не видишь? Я уже в говно!

Сашуля скрутил своего друга, и Алена поняла, что ей остановить веселье не под силу. Она затушила противную сладкую сигарету и попрощалась с мальчишками.

– Так, все, ребята. Вы отдыхайте… Пошла я книжечку читать.

– Ты нас бросаешь, Алена? – закряхтел обездвиженный Макс. – Алена! Что с тобой? Ты так рано уходишь? Ты нас больше не любишь! Алена!

Ей снова стало плохо, тошнота накатила резко, возможно, от сигареты, так что снова пришлось бежать в ванную. И вся рыбка под кислым соусом, свежайший тунец, пожаренный по оригинальному креольскому рецепту, полетела в унитаз.

Такого с ней давно не случалось, для акклиматизации это было слишком. Алена пыталась сосредоточиться над унитазом, но мальчики мешали. Макс колотился в дверь.

– Алена! Ты меня бросаешь? Что с тобой?

– Мне плохо! – крикнула Алена. – Не орите!

– Где ром? – рычал Сашуля.

Он оттаскивал Макса от двери, но тот схватился за ручку и визжал:

– Ей плохо! Это все твой тунец! Она отравилась твоим тунцом!

– Мой тунец! – Сашуля рванул его за рубашку. – Ты что сказал? Мой тунец!

– Да! Твой тунец! – Макс отбросил его с неожиданной силой. – Она отравилась!

Сашуля выкатил черные свои глаза и заорал:

– Она на сносях! Ты что, не видишь? Ее тошнит! Кислое просит! Мужиков вспоминает! Это беременность! Ты что, не видишь, медик хренов?

Макс присел у Алены под дверью и аккуратно постучался.

– Алена! Дорогая! Признавайся! Ты беременная?

Сашуля снова кинулся на друга, прижал его коленкой к полу и начал прессовать:

– Где ром? Гони бутылку, пьянь!

В этот момент Алена открыла дверь и вылетела на улицу.

Темнота на остров спустилась страшная, но час был еще не поздний, по дорожке через заросли Алена спешила в поселок. Площадь с магазинчиками еще светились, многие были закрыты, но кое-где болтались двери-вертушки. Алена искала на вывесках зеленые медицинские кресты и спрашивала, как помнила на английском: «Сеньора! Веариз зе кемистри?»

Ей указали в переулок, она свернула, и там два черных парня закрыли ей дорогу. Они уставились на нее, почти раздетую (на Алене ничего не было, кроме белой короткой туники). Один из аборигенов потянул к ней руку и, как мартышка, цепко схватил за плечо.

Алена быстро стряхнула с себя черную лапу, сделала змеиные глаза и прошипела:

– Спокойно.

Аборигены выполнили команду и отступили в тень. Алена не боялась почти ничего, ей так казалось, она умела ставить на место пьяных мужиков, рулить на квадроцикле, плавать с аквалангом, и на коне скакала, и с парашютом прыгала, но почему-то возле двери с зеленым крестом ей стало страшно. Она подошла к окошечку и поняла, что не знает, как по-английски «беременность», потом сообразила, что есть другое слово, и спросила провизора:

– Ду ю хев беби тест?

Последний раз такую занятную штуку она покупала лет десять назад, и точно так же неприятно холодело у нее в желудке. Алена не мечтала о ребенке, как это делают обычно девочки. И не любила куклы, и не заглядывалась на коляски, не заходила в магазинчики с игрушками, не нянькала чужих детей…

В двадцать лет все подружки побежали замуж и кинулись рожать как ненормальные от кого ни попадя. Каждое воскресенье в церкви было венчанье, женихи и невесты стояли в шеренгу, за один раз венчали сразу несколько пар. Алена стала профессиональной свидетельницей на свадьбах. Обряд она знала не хуже батюшки. Отец Василий замечал ее на очередной церемонии и кивал, как старой коллеге: «А… Это снова ты». Она рулила на чужих свадьбах, раздавала указания, кому держать венцы, куда нести кольца. Однако смысл происходящего был ей не ясен.

Как можно выйти замуж за Балабаева, например? Балабаев надрался в первый же вечер после регистрации в загсе и на следующее утро в церковь, к венчанию, проспал. Алена приехала будить молодых. Оба вылезли из бани, при этом у невесты под глазом был недурственный синяк. Алена замазала ей рожу, накрутила причесон. Балабаев в это время пил квас, его костюмчик был помят, а балабаевская мама хохотала:

– Вот пусть отец Василий тебя за вихры натаскает, а мы с дочкой будем смеяться.

Все эти свадебки – с юными женихами, которые были похожи на ушастых кузнечиков, с невестами в клоунских платьях, с толпой сумасшедших родственников, которые начинали ругаться сразу за столом, – Алену забавляли, но самой оказаться в центре этого цирка ей не хотелось.

Тем временем мама начала волноваться: «Все выходят замуж, а ты еще нет. Может, у нас венец безбрачия?» Тогда Алена предъявила мужа. Темненький, высокий, стройный… Морячок. Он был представлен постаревшей и немного присмиревшей маме, чтобы она не дергалась.

Нет, брак был не фиктивным. Алена честно старалась быть хорошей девочкой. У морячка была уютная чистая квартирка, кастрюлька с борщецом и свежие котлетки. Он менял рубашки дважды в день: одну надевал утром, вторую после обеда, как привередливый директор, хотя он не был никаким директором, деньги в дом приносила Алена. И даже через восемь лет, когда ей все это ужасно надоело, она старалась все равно, поддерживала видимость. Не для морячка, для мамы.

«Постель должна быть свежей», – говорила мама, и Алена после работы стирала белье крепкими сильными руками без всякой машинки. Ей даже в голову не приходило, что такими глупостями можно не заниматься. Но как только мама умерла, Алена эту лавочку прикрыла.

В тридцать лет она оказалась на свободе, и первое, что пришло ей в голову, – парашют. Преодолеть свой страх, зависнуть в воздухе и оторваться от земли с ее вечными долгами. «Ты должна доесть суп», «Ты должна выйти замуж», «Ты должна быть хорошей девочкой», «Найди себе мужичка какого-никакого и рожай от него, пока не поздно…» Алена сиганула с парашютом, и после благополучного приземления ей стало ясно, что никому она ничего не должна.