– Он был монстром, – сообщила Алена. – Он мог трахаться по три часа без перерыва. Жалко, я была тогда слишком тормозная… я от него уставала, не понимала, какой это супер.

– Вот видишь, – воскликнул Максюша, – три часа!

– Да, и маму, конечно, все это пугало. Говорила: «Хорошие девочки по ночам не пропадают, ты от него залетишь, я этого не переживу…»

Алене было только девятнадцать, какой может быть Байконур? Мама ей все объяснила, обняв Алену, как маленькую:

– Дочка, послушай, раньше, в мое время, это было очень престижно – выйти замуж за военного. Все только об этом и мечтали! Но сейчас совсем другое дело. Армия у нас на грани, прежних денег теперь там не платят… И ты не представляешь, что такое Байконур! Это не космос – это деревня. Условия тяжелые, климат жесткий, выйти некуда… Он там будет гулять и пьянствовать, а если ты еще и родишь – то все, считай, что жизнь твоя пропала.

Алена провожала космонавта на поезд. Они сидели в привокзальной забегаловке и пили водку. Водку в пивнушке подавали в граненых стаканах, Алена сжимала свой стакан в руке и все время, пока не объявили поезд, спрашивала себя: «Могу я не послушать маму или нет?» А космонавт шутил, говорил, что украдет Алену, затолкает в поезд и увезет с собой.

– Прикиньте, – усмехнулась Алена, – стакан у меня в руке треснул.

– Нормально, – кивнул Сашуля. – Тебе стакан сломать – как в воду плюнуть.

Алена видела сто раз в дешевых фильмах про суровых мужиков, как ломаются в руках граненые стаканы, и думала, что в жизни таких банальностей не встретишь. Поэтому она очень удивилась, когда в ее пальцах хрустнуло стекло, и не было ни капли больно, только неприятно оттого, что к ранам прилипала бумажная салфетка и кровь капала на кафель…

– И что? – спросил Сашуля. – Всплакнула хоть?

– Нет… – Алена попыталась вспомнить, но не смогла. – Что плакать? Я поняла, что маму не смогу оставить.

Алена закурила, курить ей очень хотелось, но из-за влажности и жары на этом острове все сигареты стали невкусными. К тому же Макс намешал ром и колу, от этой сладкой бурды ее немножко мутило, она икнула и, сморщившись, приложила руку к горлу.

– Выпьем за маму, – предложил Макс. – Космонавтов в жизни будет много, а мама у нас у каждого одна!

Сашуля усмехнулся и запел:

– «И снится нам не рокот космодрома! Не эта ледяная синева!..»

Космонавт уехал, а через пару недель мама задала неприятный вопрос:

– У тебя давно нет месячных, я правильно поняла? Сколько задержка?

Алена удивилась уже не в первый раз, какая же внимательная у нее мама. И соврала, чтобы себя и ее успокоить:

– Неделя.

– Врешь, я думаю, больше.

Мама сделала строгое лицо и начала говорить шепотом. Она всегда говорила тихо, когда чего-нибудь боялась или очень злилась.

– Я тебя предупреждала: будь осторожна. Тебе вообще не нужен секс, ты не можешь сейчас себе это позволить. Ты меня не послушала, теперь имей в виду – если ты забеременеешь…

Она покраснела, как будто собралась плакать, но не заплакала.

– Если ты беременная – все, считай, что ты мне не дочь.

Алена ушла в свою комнату, в которой ничего не менялось со времен детского сада. Висели книжные полки со сказками, и мягкие игрушки никто не убирал, и детские рисунки были приклеены к старым обоям. Две иконы стояли на шифоньере, старинные иконы в тяжелых окладах – остались от прадеда-священника. «Дедуля, помоги», – попросила Алена, других молитв она не знала.

Прадед был расстрелян в семнадцатом году, и после этого в его семье патриархат закончился, дальше род продолжался без мужчин. Его дочка, бабуля Алены (рядом с иконами висел ее фронтовой портрет), замуж не выходила, из этого дома она ушла на войну, а в сорок пятом вернулась сюда, живая и беременная, с трофейным немецким сервизом. Таких отчаянных и беременных девок с фронта вернулось немало. Никто, конечно, не швырял им под ноги цветы, никто не ликовал: «Ура! Ура! Слава женщинам-победительницам!» Бабуле это было и не важно. А важно было то, что в сорок пятом родилась Аленина мама. Бабка радовалась живому ребенку, потому что на войне она видела много мертвых детей.

Мать тоже родила Алену без мужа, в тихое мирное время, но именно тогда и стали замечать в этом статусе матери-одиночки какую-то ущербность. И мама заметила, что женщины, у которых есть мужья, чем-то выгодно отличаются. Поэтому она всегда Алене говорила: «Будь хорошей девочкой».

Алена никак не могла понять, кто такие хорошие девочки. Хорошие девочки не трахаются, не рожают в девках, не шляются по дискотекам, не курят, не ругаются матом – их вообще не видно и не слышно. Хорошая девочка не должна двигаться, потому что любое движение, каждый шаг в этот загадочный мир влечет за собой преступление. Выйдешь вечером на танцы – обязательно бухнешь и кого-то снимешь. Хорошая девочка – мертвая девочка, получается так.

В ту ночь, после разговора с мамой, Алена кое-что придумала. Она постелила себе белую простыню, надела новую рубашку и легла спать. В детской своей комнатушке, через стенку от мамы, она решила: «Если утром не начнутся месячные, пойду на вокзал и брошусь под поезд».

Сейчас, на Сейшелах, с бокальчиком рома, вспоминать об этом было весело. Мальчишки, которые, понятно, были далеки от этих девичьих проблем, замолкли и смотрели на Алену, не моргая. Было слышно, как булькает ром, который Сашуля разлил по бокалам. Алена улыбнулась и затанцевала на шелковой обивке выдрипистого стула: «И снится нам не рокот космодрома, не эта ледяная синева…»

Мальчики выпили молча, Макс нервно зачмокал губами и подул себе на лицо.

– О господи! – застонал он. – Я не могу представить это! Алена, маленькая, в постель легла, ручки на груди сложила, как в гробике… Мать через стенку, ничего не знает… О господи, прости меня за все!

– Вы прикиньте, – усмехнулась Алена, – как мне сразу полегчало, когда я так решила. Спала всю ночь как убитая.

– Да знаю, знаю, – кивал с глубоким пониманием Макс. – У меня у самого был пузырек с таблетками, нитроглицерин отцовский. Я его года три с собой таскал, на всякий случай, если трояк получу…

– А какая у меня была перина! – вспомнила Алена. – Перина настоящая, от бабушки досталась. Она такой мне мягкой показалась! Лежу и думаю: «Какая у меня обалденная перина!» На полном серьезе, лежу и думаю: «Я сплю на своей перине в последний раз». И, слава богу, утром, еще глаза не открыла, чувствую: все в порядке. А то бы правда под поезд кинулась…

На лбу у Сашули появились три поперечные морщины, он взял салфетку, вытер пот.

– Вы в гроб меня загоните. Уроды! Один с собой отраву носит, отличник хренов. Другая под поезд кидаться надумала… С вами дурочка с ума сойдет!

Он держал в руке пустой бокал и шарил по столу глазами.

– Макс, где бутылка? – спросил он с раздражением.