нельзя ссылаться на Цейса. Вон у нас так называемый августовский Пленум ЦК в 1948 году случился лишь после его смерти, так как тогда можно было выдать его идеи за идеи Тараса Лысенко. Мол, все ДОСААФы и Осоавиахимы, в которых из детей пытались создать изобретателей с управленцами, были плодом не теории неведомого советскому народу фашиста, а нашего родного агронома и практика. Да только этот агроном двух слов сказать не мог, а от его рассказов аж челюсть сводило. А про то, что нарочно на западе развивают культ содомии, проституции, порнографии да извращений всяческих именно на потребу всяким туземцам навроде нас, а те кто, все это пропагандирует, блюдут лютую мораль внутри своей группы — во времена Хрущева, кстати, даже поминать запрещалось. Еще бы — видный фашист про это сказал, а стало быть, ему ни в чем веры нет, а мы разрешим у себя всех этих стиляг и буги-вуги всяческие. Похабные, в общем, были тогда времена; если приняли решение сажать, так давайте сажать, а не требовать от меня, чтобы я признала этого дохляка шизофреником. Так и ушла я из психиатрии, а заодно и из партии, как скрытый симпатизант фашисту из преступной организации.

Может быть, и надо было бороться, чтобы на меня тогда клеймо не повесили, да только мне в те дни было уже все равно. В том году венгры Пашу убили. Все думали, что его еще в августе 1953-го расстреляют со всеми нашими, но в тот раз пронесло, потому что он ловил врагов в прифронтовой полосе и поэтому с главными нашими упырями по работе не сталкивался. А они стреляли не всех, а лишь тех, на кого у них был личный зуб, вот такие у нас были тогда министр обороны да глава партии.

Я Паше еще говорила: ну зачем, не нужен ты им, уходи пока не поздно, обо мне подумай, о своих сыновьях, о моей Машеньке — ведь подставят тебя, дурака, мы все сейчас под Богом в расстрельных списках у них перечислены. Не простят они страха своего, не простят — я таких чмырей на следствии десятками видела. Не послушал. Сказал, что полк его направляют на подавление в Венгрию и он вместе со всеми пойдет. Вот и погиб он тогда чуть ли единственный из наших старших офицеров в этих событиях. Чуть ли не последним из выпуска их поселка Дзержинского. Ведь он у меня из беспризорников был — родители его, дворяне Ярославской губернии, погибли в ходе подавления мятежа левых эсеров у них в Ярославле. Вот и отобрали его вместе с другими детьми-сиротами благородных родителей по приказу Дзержинского в особое училище. Называли их потом «соколы Сталина». На прежних-то офицеров, тех, что предали Царя и Отечество, надежды никакой не было, а на всяких пархатых голубцов, набранных в армию по прихоти Троцкого — еще меньше. Полегли они все. Практически все в войну полегли. Паша мой был чуть не последним из всего года их выпуска. На прощание все смеялся, говорил: «Кто — кроме нас?» Привезли его на лафете, похоронили на Даниловском, был оркестр, дали прощальный залп… А они меня в это время мучают, все жилы тянут, подпиши, подпиши этого дурака шизиком. Чего тебе стоит? Или назовем тебя фашистской пособницей.

Ну и не выдержала я, сказала — идите вы на хрен. Исключайте из партии, называйте пособницей, мне это по фигу. Только Машкину биографию не марайте, вам ее приказа топить не было. А меня валите — согласна я — благо мы с Машкой служили в разных Управлениях и фамилии у нас разные. Только не подпишу я это ваше сраное заключение, дурак этот мужик, «полезный дурак», как про таких сказал Ленин для наших противников, но в дурку, по моему заключению, вы его не засунете. Так и вышибли меня и из психиатрии, и из партии.

А затем… Затем пригласили меня в экспедицию — то ли снежного человека ловить, то ли еще для чего. Народ знал откуда-то, что я шаманского роду и умею плясать шаманские пляски. На пенсии сидеть скучно, я была в те годы не старая еще, а меня с моим личным делом, где было написано про симпатию к фашистскому группенфюреру, никуда в серьезное место не принимали. Боялись последствий, хоть я никому мое прошлое в НКВД не озвучивала. Ну и поплясала я им там, на природе, попела. Смешно же, ученые все кругом были как дети малые — волосатые да патлатые. И звали они себя кто Вольдемар, кто Альберт, хоть по паспорту были кто Алексей, а кто — Владимир. А я по паспорту — Моника, и они от этого мне завидовали. Вот такие вот — цветы жизни. Ну и понимание природы у них было при том соответственное. А я за годы следачкой по особо важным привыкла смотреть на вещи проще и примечать кругом всякое. В итоге я им одного «снежного человека» поймала, это были на самом деле детишки и действовали из шалости, в другой раз — под видом «снежного человека» преступники воровали еду из амбара в горах. В общем, как могла опускала их на грешную землю. За это про меня пошла слава среди всех этих патлатых, ибо от дурки спасла диссидента, хорошо выясняет, где и что было на самом деле: там, где думали — мистика, опять же на привале и сплясать по-шамански, и спеть смогу. В общем, стали меня брать на всякие случаи с виду мистические, да с присутствием режиссеров и камеры. Время тогда было такое, когда только-только на западе появлялись всякие Деникены с их «Воспоминаниями о будущем». Там описаны были интересные случаи, так что потом, когда на западе вышли «Икс-файлы», меня называли не иначе, как «русской Скалли». В итоге народ удивлялся, когда при встрече понимал, что я ни капли не русская. А в итоге меня пригласили на Мосфильм на старости лет, и так я стала актрисой. Снималась часто, обычно все в дублях то у Герасимова, то у Шепитько, угощала всех бозами, варила бухлер, танцевала и пела, так что неудивительно, что сейчас все знают меня как актрису.

А хотите, расскажу про самое интересное дело в стиле «русской Скалли»? Хоть бы, к примеру, вызвали меня в съемочную группу снимать научно-документальный фильм про поверия. Был в Бурятии такой Алтарь Воздуха в долине реки Уляй. Я-то шаманка Воды из Алтаря Воды у Хонзоя, и у нас с Уляем была