разница: наш Алтарь был христианами признан, и к нам веками ездили все самые родовитые монголы на излечение, а Уляй считался местом проклятым. Было поверие, что, тот, кто услышит, как ночью плачут «уляйские девицы», с тем случится несчастье. И вот загорелось одному из московских ученых либо подтвердить, либо разоблачить этот миф.

Сборы были недолги, подписали на это целую съемочную киногруппу, меня пригласили как местную шаманку и знатока этих мест, мы собрались и поехали… Впрочем, это уже совсем иная история.

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ,

рассказанная Хранителем Озера

Продолжение

Часть III. Начало

Любовь (1933–1940)

Вставай, страна огромная,

Вставай, на смертный бой —

С фашистской силой темною,

С проклятою ордой!

Я сам столкнулся со всеми этими делами на летних каникулах в конце двадцатых годов. Я тогда учился в Сибирском технологическом институте на инженера-путейца, а каждое лето мы подменяли движенцев на паровозах. Я считался помощником машиниста, но в реальности работал и кочегаром, так как денег у дороги в те дни было мало, на всем экономили, и поэтому должности кочегара на сибирской дороге в те годы не было. То есть была, но не было таких ставок — обязанности кочегара машинист и помощник машиниста исполняли по очереди. Работа эта не сахар, поэтому всем путейцам полагался особый отпуск, а нас студентов как раз присылали их подменять каждым летом. Работа была хоть и интересная, но тяжелая, зато за нее очень много платили, а мы с братьями и сестрой числились при живом отце сиротами, и мне, как в доме самому старшему, приходилось все время работать на разгрузке вагонов. Благо нас студентов-путейцев на станции «Томск» работники дороги вот так вот прикармливали. Так что тяжелой работы я не чурался и ей только радовался. За хорошую работу на дороге меня сначала отметили, потом я стал комсоргом Иркутского депо, хоть и появлялся там лишь на каникулы, а на работе я стал бригадиром, назначающим на паровозы движенцев: считалось, что я справедливый и честно по народу работу раскладываю. Опять же помогло то, что дед мой долго был главным на дороге в Мысовке и отец числился хорошим путейцем — а на дороге всегда работают семьями. Да и в институте дела шли более-менее гладко.

И вот однажды перед весенней сессией вызывают меня в деканат, а там сидит Георгий Башкуев. Точнее по документам, он был Горможап, но крещен как Георгий. Их было два брата Башкуевых — Боря и Жора, старший по документам Будда, а младший, стало быть, Горможап. Они оба были старше меня, и поэтому будущий мой сват Боря успел поучиться в университете в Санкт-Петербурге, а потом пошел добровольцем воевать с немцами в чине прапора, а был он военным переводчиком в нашем Иностранном корпусе, который мы тогда послали во Францию. Особой его заслуги в том не было, просто у нас любили щегольнуть перед Европой экзотикой, и младший офицер с университетским образованием азиатского вида перед нашими европейскими союзниками козырно выглядел. Вот его и послали во Францию. А там его стали странные люди обхаживать на тему, каковы настроения среди наших людей и нравится ли нам жить под русскими, да с вопросами — а где в ваших краях служит такой-то фон-барон, высланный из основных войск в Сибирь. Боря, не будь дураком, доложил обо всем кому надо и в итоге оказался приписан к интересному отделу нашего военного ведомства, так что всю войну он провел по союзным тылам, на разные темы со всякими интересными людьми разговаривая. Через этот казус так же сложилась жизнь и у Георгия. С началом войны Жора поступил в юнкерское училище на военного медика, так как по крови весь Шестой род не монгольский, и за это им запрещалось носить оружие. Там его нашли те же, кто курировал уже его старшего брата, и в итоге и Георгий учился в училище не только и не столько врачебной науке. А когда произошла Революция, так вышло, что многие подразделения нашей внешней разведки перешли на Красную сторону, а вместе с ними и мои свояки Боря и Жора. Боря при этом так и оставался во Франции и, по слухам докладывал, сколько и какого оттуда белые получат оружия, а Жора попал в ВЧК и был вхож к самому Дзержинскому, так что когда Иосиф Виссарионович с Феликсом Эдмундовичем принимали к себе «васильковых», они уже имели некое представление о работе и способностях, а главное — о Верности наших «родовичей». Я в те годы краем уха обо всем этом слышал и поэтому понимал, что раз в деканате сидит мой свояк Жора, то дело — серьезное.

Свояк сказал мне, что есть очень важный вопрос, и я должен прямо сейчас решить, готов ли я всем рискнуть ради счастья трудового народа и в одном тайном деле участвовать. Я отвечал, что готов, и тогда свояк попросил подписать меня подписку о неразглашении. С тех пор много воды утекло и нынче уже все всем известно, так что я могу доложить и подробности.

Суть дела для меня сперва была в том, что я, как сын и внук видных большевиков, должен был руководить некоей тайной операцией по перевозу секретных грузов по сибирской дороге. При этом я должен был подобрать поездные бригады такие, кто не проболтался бы ни о роде данного груза, ни о размерах его, и даже по возможности от беспартийных работников дороги мы должны были утаить вес поездов. При этом речь шла не об одном только поезде, а о целой группе поездов через Иркутск на Бурятию. Нами предполагалось безусловное противодействие как со стороны японской, так и британской разведки. А с учетом того, сколько в наших краях было «спящих» японских шпионов, особенно среди старых членов ВКП(б), задача выглядела весьма сложной. Верней, я тогда не знал про этот момент, и меня лишь предупредили, что я не должен болтать со старыми членами партии. А на прощание свояк мне сказал, что раз я теперь свой, то могу знать, что отец мой убыл в Китай по заданию партии, что с ним теперь восстановлена связь и что я могу если что послать ему весточку. Я просил дать мне время подумать и сперва очень хотел списаться с отцом, но потом подумал, что у него теперь совсем новая жизнь: он где-то живет