упомянутый мною Броннер и сватья мои Башкуевы — Боря и Жора.

Ну, с Цейсом или же с Броннером я почти и не виделся, так как я для них был тогда мелкой сошкой, а вот со сватьями мы вместе ехали, и они поведали мне много нового. Борис рассказал, что находился в Париже до тех пор, пока оттуда шли деньги Деникину, а когда деньги закончились и Деникина из-за этого сменил Врангель, ему посоветовали возвращаться. В итоге Боря поехал домой, под Выборг, на свою колбасную фабрику, ту, про которую я вам сказывал. В те дни Финляндия начиналась на ленинградских окраинах, и через нее наши люди уходили легализовываться в Европу, а их шпионы лезли к нам — в Ленинград. Ну и легальный способ устроиться на работу на этой колбасной фабрике, получить вид на жительство, легализоваться, а потом уже оттуда ехать в Европу оказался очень кстати для наших товарищей, тем более что фабрика считалась связанной не с нашей, а с германской разведкой (долго объяснять, как так вышло), и поэтому оттуда был зеленый свет не только в Германию, но и в Венгрию или Австрию. Соответственно Боря к тому времени был не просто шпак или русский беженец, а целый майор армии белофиннов, к которому у маршала Маннергейма не было ни малейших претензий. Именно в этой роли его и знали германские камерады, которые через него устроили эту борьбу с сифилисом по всей Бурятии. Боря был в Шестом роду, главном роду Востока, старшим, и поэтому ему араты должны были поверить. Просто никто не знал, как именно они на появление наших германских медиков в белых халатах отреагируют. А тут если бы их сперва об этом попросил знатный родович, все могло быть по-другому. К сожалению, Жора у них в роду был чуть младше, и поэтому его слова не были бы такими же весомыми, а иначе Бориса не пришлось бы для этого тащить из Финляндии. Сватья надеялись, что и я им помогу, как глава Третьего рода, наш род был не такой важный, как Шестой, но в каком деле слово шамана-священника не поможет словам высшего сановника и правителя? К сожалению, согласно обычаю, я не мог бы им пригодиться, ибо главой нашего рода по-прежнему считался мой отец, хоть он и проживал где-то в Китае у Чжан Цзолиня. Идеальным для нашей власти было бы привезти его оттуда как Бориса Башкуева, будущего моего свата, которого вытащили тогда из Финляндии, но на нет и суда нет. Чем именно занимался наш Жора — Георгий, я по сей день сказать не могу, но впоследствии он пропал на фронтах Великой Отечественной под Белостоком, а потом выяснилось, что его подобрали те самые немецкие врачи, которые с нами той весной в Бурятию в поезде ехали. Выяснилось, что добрые немецкие доктора были к тому же офицерами немецкого абвера, только в те дни это считалось секретом, правда, насколько я понимаю, не для моего свата Георгия. В итоге, по Бориным словам, Жора попал в Восточный сектор абвера и дослужился там до полковника, но полковника дали ему уже в 1945-м после казни Канариса, тем самым его гестапо пыталось для ареста в Рейх выманить, как перебежчика к американским хозяевам, так что, наверное, это все-таки не считается. А так он числился немецким резидентом в Китае, а в конце войны удачно перешел на работу в американское ЦРУ, был американцами после победы коммунистов из Китая эвакуирован в Мексику, и его сдал только в 1961 году наш иуда Пеньковский. Лишь тогда всем стало известно о том, что большую часть жизни Жора был нашим и действовал по приказу командования. Нынче это все не секрет, ибо имя его, как нашего агента, американцами на суде было засвечено. Правда, Жора стал знаменит тем, что он, единственный наш офицер из списка Пеньковского, успел застрелиться, и поэтому американцы с ним лишь утерлись несолоно хлебавши, ну да это уже совсем иная история.

А в те дни сватья мои рассказали, что отца их Василия в Гражданскую расстреляли колчаковцы. Дядя Василий был человек безобидный и много пил, чем утратил у всех уважение, так что дед Борис при жизни передал управление финской фабрикой свату моему Борису, который тогда еще в школу ходил. Вот насколько там все было печально. А в Гражданскую было так. У них в Шолотах был каменный дом с балконами, единственный на всю округу, и дед Борис поставил его на холме, так что дом оказался идеальной огневой точкой, господствующей над всею местностью. Колчаковцы, когда отступали по Иркутской дороге, сделали этот каменный дом этакой мини-крепостью и установили там пулеметы и пушку. Так пьяненький Василий в это вмешался и, как хозяин дома, приказал белым покинуть его хозяйство. Слово за слово, колчаковский офицер сперва хотел его урезонить, потом стал ругаться и злиться и в конце обещал его расстрелять, если тот не утихнет. А Василий всегда был шебутной, когда выпьет, ну и дошло дело до того, что поставили его белые к стенке дома деда Бориса, угрожая расстрелом, ежели он не уймется. Местные просили колчаковцев опомниться, пусть Василий и был тихим пьяницей, но по обычаю он все равно считался главным господином Востока и за него араты должны были мстить если что. А тут вожжа попала под хвост и офицеру, который не мог допустить, чтобы его люди его приказов не слушались. И Василий не мог уже уступить офицерам на глазах у аратов. Ну и шлепнули его, дурака, а ночью все его домочадцы снялись и ушли воевать на красную сторону. Глупая история, правда? Но зато после нее Боря с Жорой всей душой были с советской властью, и если бы они где-то ошиблись, то их же араты никогда бы того не простили, ибо на врагах нашей власти теперь была кровь их отца и родителя. Вот кем были тогда наши руководители этой удивительной экспедиции.

А сама экспедиция началась так. Стоило нам попасть в буддистские восточные районы Бурятии, поезд остановился, мы вышли, и меня, как исполняющего обязанности верховного шамана в отсутствие моего отца и родителя, Боря взял с собой в «этнографическую экспедицию». То есть вылезли мы из поезда и поехали в ближайший бурятский улус — лишь мы, буряты да пара наших и немецких врачей без халатов, якобы штатские.

Приезжаем в улус, а там, батюшки святы, у хошунного, тамошнего председателя колхоза, от сифилиса нос аж проваливается! Да и члены правления