и в подметки ему не годился. Поэтому ухо с ним держать надо было востро. Правда, он с нами в те годы сотрудничал, и поэтому хоть и стереглись мы его, как могли, но делились с ним тогда информацией. А в НСДАП он вступил уже позже, когда навсегда покинул наши края, впрочем, никогда он, на мой взгляд, не был нацистом. Просто разведчик и ученый, которого буквально перло от приключений и авантюр всяческих. Мы все тогда были молоды. Помните Высоцкого:

«А до войны вот этот склон

немецкий парень брал с тобою,

он падал вниз, но был спасен,

а вот сейчас, быть может,

он свой автомат готовит к бою».

Может быть, это и не совсем правильно, но вот его я никогда не думал нашим противником, хоть зверь он был, безусловно, матерый и очень обрадовался, когда мне сказали, что его из Германии в 1945 году вывезли, и он теперь на наших в шарашке работает.

Я немного отвлекся на немцев, которые тогда с нами работали, потому что это потом стало важно. У меня был приказ проверить состояние полотна железной дороги там, куда обычному обходчику было никогда не дойти, и я считался членом как этнографической экспедиции моего свата Бориса, так и членом экспедиции Цейса по излечению населения от сифилиса. Борис, или для местных Будда Васильевич, продолжал собирать все эти песни и пляски народов Востока, за ним шла экспедиция наших и германских медиков, и все было хорошо, пока шли мы по нашей земле. Но за Читой дорога уходила в Китай, где по Портсмутскому мирному договору нам запрещалось иметь войска южнее нашей границы, за вычетом охраны КВЖД, а по несчастливому договору Карахана мы отказались от нашей охраны дороги, и теперь ее охраняли китайцы «юного маршала», того самого, который от молодой Советской России за это денег потребовал. Поэтому на границе наша охрана нас оставила, а мы стали считаться мирными советскими врачами и немножко этнографами, которые спасают людей от заразы и одновременно собирают разные песни, сказки и музыку. Вот тут-то и выяснилось, какие интересные немцы с нами поехали. Откуда-то у камрадов в белых халатах появились молотки и теодолиты, а также особое оборудование, которое у них постоянно потрескивало. Вот так в тех краях я впервые увидал счетчики Гейгера. Я написал об этом в своем донесении, этим фактом у нас очень заинтересовались, и мне было предложено, с одной стороны, просить у немцев помощи в пикетаже — получении данных о состоянии пути, а с другой — предложить им свои услуги по работе в полях. В отличие от моих сватьев, я был парень крепкий, привычный к работе кочегаром у топки, а немцев все-таки было мало, и крепкие работники им весьма требовались, а тут молодой, сильный парень с неполным высшим образованием и хорошим знанием немецкого языка. В общем, они меня в свою геологическую команду с удовольствием приняли и помогали мне с расчетами пропускной способности полотна железной дороги и всеми геодезическими исследованиями. Насколько я знаю, все полученные нами данные они шифровали и передавали в Германию, так что, я думаю, что все они этой возможностью получить еще и сведения о состоянии местного железнодорожного полотна были счастливы. Разведка — это такая щекотливая вещь: если вы хотите что-то да выудить, надобно на крючок приладить наживку, а потом молиться, чтоб выловленное было ценней, чем использованная нами наживка. Иной раз бывает так, в другой раз иначе, но в тот раз всем нам повезло.

Вскоре я стал замечать, что немцы идут не просто по степи в поисках особо зараженных улусов, или разносчиков заразы — дацанов, а все дальше отклоняются от железной дороги, упорно двигаясь в какие-то местные дебри. Мне даже было приказано перестать посылать донесения нашим до тех пор, пока, по моему мнению, немцы не найдут то, что ищут, чтобы их не спугнуть и не дать им повода подозревать меня хоть в чем-либо, пока их экспедиция не придет к завершению. То есть формально мы продолжали собирать песни и пляски, а врачи продолжали лечить местных монголов с китайцами, но я уже знал, что все это — для отвода глаз, а по тому, как немцы все сильней нервничали, я понимал, что вот-вот что-то будет. И наконец наступил тот день, когда очередные пробы грунта и минералов, которые немцы приносили со всех окрестностей, при обработке дали такой треск на счетчиках Гейгера, что я думал, будто они вышли из строя. Тогда немцы всею гурьбой пошли туда и меня с собой взяли, так как я был хорошим помощником, и попросили… Они попросили меня держать глаза широко раскрытыми и любою ценой найти следы присутствия японских солдат или геологов. Каюсь, я так и не нашел тогда ничего. На третий день, правда, раздались крики, и мы все опять побежали к загадочным осыпям, там один из молодых немцев нашел камни на вершине гряды, которые были помечены известью, и на них были выведены японские иероглифы. Вы не поверите, когда их нашли, сам наш начальник Карл-Хайнц Цейс над ними три раза перекрестился и чуть не расплакался. Камни от извести немцы почистили и сразу же закопали, а за собою прибрались, будто тут ничего и не было. А вечером за ужином они были так рады и возбужденны, что рассказали мне удивительную историю.

Мол, был в Англии у Резерфорда японский ученик доктор Сайто (или Кайто, точнее, они сами были не в курсе), который занимался опытами по расщеплению атомного ядра. Ему стало известно, что для получения атомной бомбы нужен уран, причем определенный изотоп урана, который в природе сравнительно мало встречается. Так, к примеру, в германской Восточной Африке, которую мы нынче знаем Танзанией, есть большие урановые месторождения, но искомого изотопа урана там нет, и тамошний уран годится лишь для получения краски. То же самое в соседней Уганде, которую тогда занимали британцы. Нужный изотоп урана был найден в каких-то шахтах в Венгрии и Германии, но немцы рассказывали о них неохотно, а вот в Азии подобных месторождений попросту не было. До начала поисков доктора Сайто. Этот самый ученый ядерщик под видом орнитолога объездил весь тогдашний Китай в поисках искомых руд, а всем говорил, что занимается изучением пути миграции японского журавля. В итоге этот самый Сайто обнаружил в этих краях урановые руды, но самым главным, с его точки зрения, оказался не