Поэтому он не видел дальнейших невероятных событий, развернувшихся на обочине Пушкинской площади в Торжке, в ту ночь. Он не заметил яркий свет фар, внезапно осветивший и его печальную фигуру, и грузное тело пленившей его дамы. Не услышал сумасшедший визг тормозов подлетевшего к ним такси. Выскочившего из машины его собственного шофера Пахома Отвёрткина он тоже, разумеется, не увидел.

А что было дальше, увидел лишь водитель такси, но он ничего никому не рассказывал, справедливо полагая, что ему вряд ли кто поверит.

А было так: Пахом что было сил, схватил глумившуюся над его непосредственным начальником женщину за тугой хвост волос, торчавший из-под черного латексного капюшона, и рванул на себя. Пахом знал, с кем имеет дело, и потому не церемонился. Когда женщина развернулась к нему лицом, он со всей силы воткнул ей кулак в подбородок хорошо поставленным боксерским ударом.

Так бить его учили в молодости, совсем в другое время и в другом месте – в военной разведке великого и могучего государства. И наука эта осталась с ним навсегда. Но тут и она оказалась бесполезна.

Женщина покачнулась, её мощно встряхнул удар, но она не упала и ни на миг не потеряла равновесия. Она лишь закрыла лицо руками и быстро развернулась кругом, вокруг своей оси, словно волчок. А когда убрала руки от лица, то схватила Пахома за грудки, легко приподняла на полметра над асфальтом и швырнула на капот таксомотора, словно нашкодившего кота. Здоровенный детина проехал на заднице до переднего стекла, разбил его своим копчиком и с диким воем провалился на пассажирское сиденье, причем ноги его остались торчать наружу.

Водитель сразу понял всё и не стал испытывать судьбу. Он вывернул донельзя руль вправо, и так ударил по тапкам, что задымила новая резина, и жалобно завизжал весь автомобиль. Зачем-то он проделал почётный круг возле бюста Пушкина и стартовал в темень, по направлению к Борисоглебскому монастырю, между прочим – одному из трёх старейших монастырей России.

Но всего этого страшного великолепия Пал Палыч не увидел. Он блаженно плавал в мире своих грёз, и там над ним нависала огромная женская задница, утянутая в гладкий и горячий латекс. Она медленно на него садилась, поудобнее устраиваясь у него на груди, и холёная пухлая дамская рука расстёгивала на самой середине этой божественной попы незаметную молнию, которая скрывала святая святых – узкую щель, ведущую к самому анусу прекрасной Домины.

И Пал Палыч всем своим нутром чуял, что вот сейчас эта Домина поудобнее устроится на нём, может даже немного попрыгает, чтобы он ощутил себя полураздавленным червяком, и начнет не спеша наваливаться ему на лицо.

Как раз этой самой слегка раздвинутой щелью в плотной и горячей резине…

…Прошло какое-то время, прежде чем его превосходительство понял, что это никакие не грёзы. Он вполне ощутил себя, своё тело, лежащее на диване, довольно удобном, хотя и немного жестковатом. Он даже открыл глаза, и смог оглядеть пространство вокруг. Свет был приглушённым и лился откуда-то снизу, видимо светильники стояли на полу. Вся комната была уставлена диковинными предметами старины – какими-то прялками, детскими люльками, старинными комодами, и скорее походила на запасник музея. Но что больше всего понравилось Палычу – это прям таки божественный аромат, разлитый в воздухе. Смесь благовоний, ладана и чего-то совсем уж неземного, будто на высокогорном лугу пробегающая легковесная нимфа нечаянно уронила сосуд с амброзией, который несла-спешила на пир олимпийских богов.

Единственное, что пугало Палыча до усрачки – он не мог пошевелиться.

Совсем. Никак. Ни единой клеточкой своего некогда могучего организма. Он мог вращать глазами, но вот открыть рот или даже просто пошевелить губами было ему уже недоступно. Он мог дышать, но совсем неглубоко. Вздохнуть полной грудью не получалось.

А еще он был голым. Абсолютно.

Он помнил, как его раздевали две срамные девки, которые расхаживали вокруг него откровенно виляя задами и презрительно-насмешливо разглядывая его тело. Они перешёптывались между собой, но слов он не мог разобрать, как ни прислушивался. А ещё они обменивались между собой какими-то грязными намёками, делали неприличные жесты и указывали на разные части его тела.

Это было очень мерзко и пугало Палыча больше всего. Осуществлялся самый жуткий из возможных его кошмаров – он попал в какой-то непонятный переплёт и ничего не контролировал, даже собственное тело!

В другое время и при иной обстановке он бы порадовался такому неожиданному осуществлению своих самых потаённых сексуальных фантазий. Ведь он впервые в жизни по-настоящему оказался полностью во власти весьма сексуальной дамы, хотя и не совсем в его вкусе, и главное – не пришлось её специально поить, чтобы она проявила свою хищную сущность!

Она действительно была хищницей, причем хищницей намного более опасной и свирепой, чем он мог даже мечтать! И она похитила его именно для того, чтобы насиловать, мучить и унижать!

Остановись, мгновенье, ты прекрасно! – воскликнул бы губер в другое время. Но сейчас…

Сейчас он откровенно боялся. До обморока. Раньше он играл в такие ситуации, провоцировал их, но всегда контролировал и допускал лишь тот уровень насилия над собой, который ему нравился. Он мог в любой момент всё прекратить, когда ему надоедало, или когда наступала желанная разрядка. Раньше всё было в его власти. А теперь…

А теперь он впервые почувствовал себя самой настоящей жертвой. И когда всё это кончится, и кончится ли вообще – было неизвестно. Теперь он был в чьей-то власти. Во власти женщины.

Кстати, что он в плену именно у этой толстой домины в сексуальном наряде его безошибочное чутьё угадало верно. Какая-то дверь открылась и вошла судя по тяжелым шагам именно она – его похитительница. На ходу расстёгивая молнию на спине, она стала стаскивать с себя скрипучую, переливающуюся черным блеском резиновую кожу. Ограниченный угол обзора не позволил Палычу как следует разглядеть её тело, но то, что он успел выхватить краем глаза, впечатлило его более чем! Дама была великолепна – высокая, полная фигуристая, вся пышущая неукротимой сексуальной энергией и источающая откровенные сексуальные флюиды. Да, отдаться такой самке – об этом он мог лишь мечтать! Среди потасканных шлюх таких не было!

Не зря же сотни раз было сказано: бойтесь своих мечтаний! Вот они, блять, и осуществились!

Она, наконец, стащила с себя шелестящий латекс и – фр-рррр! – Палыча обдало дождём мельчайших капелек её пота – она стряхнула вывернутую наизнанку мокрую и жаркую резину прямо