юморком называть коньяк, выпиваемый стаканом, и открыл мини-холодильник, где у него всегда хранились свежие нарезки балычка, колбаски и прочих вкусностей. Наложил себе икорки – без хлеба, разумеется. Жрать икру с хлебом он считал мещанством и с этим боролся.

И то ли коньячок так легко и мягко лёг на душу, то ли волнение последних месяцев сказалось, а вернее всего внезапная хорошая новость во всем оказалась виной, но только Пал Палыч взял да и налил себе второй стакан.

И зря. Второй стакан как раз оказался лишним.

После него Пал Палычу совсем расхотелось заниматься делами. Вернее главным теперь делом – созвониться с преемником. У него уже давно была предварительная договоренность с парой-тройкой верных соратников, которых он мог бы, при желании, назвать в высоком кабинете в момент, когда у него спросят, кого бы он мог рекомендовать на своё, освобождающееся, место.

И он мог бы порекомендовать сразу двух. Разумеется, решали бы там, в высоком кабинете, но к его рекомендации, скорее всего бы, прислушались.

А кандидатуры уже были на низком старте. Уже были заряжены. Нет, не чемоданами с деньгами, и даже не анонимным счетом в заокеанском банке, нет! Это всё вчерашний день. А Пал Палыч шёл в ногу со временем и у него имелся очень надёжный человек – его старший сын, который успешно стажировался где-то в Принстоне или Оксфорде, и который разбирался в кошельках и биткоинах.

В которых сам Пал Палыч – ни в зуб ногой.

Зато Пал Палыч отлично разбирался в людях. Здесь, в богом спасаемой России он умел договариваться с нужными ему людьми, а там, то ли в Принстоне, то ли в Оксфорде, а то ли в Итоне начинали своё загадочное движение невидимые цепочки цифр через запрятанные глубоко в шахтах швейцарских Альп серверы транснациональных вычислительных мощностей. И когда его сын присылал ему СМС-ку с текстом «папа, влюбился по уши в саудовскую принцессу, пришли деньги» – он знал, что значение имеют только два последних слова: «пришли деньги».

Это значит, деньги пришли. И остались.

И всё, сделку можно закрывать. Здесь, в богом спасаемой России. Потому что где-то там, в Хогвартсе, в виртуальном кошельке волшебным образом намайнилась смешная сумма – тысяча биткоинов.

Всего-то штука виртуальных баксов! Да он в молодости больше зарабатывал в день на первой своей автомойке! Только теперь один такой виртуальный бакс стоил аж семь тысяч настоящих, и рос, падла, как на дрожжах. И умножая виртуальные денежки на реальные, его превосходительство утопал в таком количестве сладостных нулей, что выбираться на берег действительности совсем не хотелось.

А надо было бы.

Надо было. Потому что время сейчас работало против губера, но он, к сожалению, об этом еще не знал. И потому после второго стакана коньяка забил болт на все свои дела и отпустил охрану, сказав, что сегодня будет до утра отдыхать и никто ему не нужен. А сам спустился в гараж.

Здесь у Пал Палыча в самом дальнем углу стояла неприметная старенькая «девятка», цвета грязный баклажан. Для чиновника его уровня не машина, а сплошной конфуз. На такой даже на рыбалку не съездишь – стыдно. Засмеют. Начнут припоминать святые девяностые, кто, где и чем в то время занимался. И как бандитничали именно на таких вот девятках.

Но Пал Палыч никому никогда эту девяточку и не показывал. Более того, старался, чтобы вообще никто про неё не знал. Он выезжал на ней только под покровом ночи, не включая фар, и сразу стартовал с прогазовкой, так, чтобы гравий летел из-под колёс.

Направление он выбирал всегда наугад. Обычно это был один из небольших городков его вотчины. Недалеко, так чтобы доехать часа за два-три. Стёкла в девятке было сплошь тонированы, а номера менты знали и никогда не останавливали.

Приехав в городок, Пал Палыч всегда направлялся в самое злачное место, обычно он знал, где кучкуются нужные ему особы лёгкого поведения, и, остановив машину где-нибудь подальше от уличных фонарей, начинал наблюдение. Он всегда выбирал самых наглых, отвязных уличных проституток, вышедших в тираж и отдающихся теперь исключительно за пузырь или «самокруточку». Он сажал к себе в машину сразу двух, а часто и трех таких девиц, поил их тут же вискарём какой-нибудь самой дорогой марки, и увозил в ближайший придорожный мотель на трассе. Там Пал Палыч снимал сразу весь этаж, чтобы не было посторонних глаз, и до утра предавался самому разнузданному веселью.

Он угощал девок таблетками, срывающими крышу кому угодно. Поил вусмерть и подзуживал: а слабо вам, девочки, попрыгать попами у дяди на лице? А слабо задушить его своей пиздой? А сможете нассать ему в рот и не засмеяться? А спорим, что не хватит вам смелости сесть всем сразу дяде на голову и пропердеть на нём гимн «боже, царя храни» сразу в три задницы?

Он вытворял страшные вещи! Заставлял проституток снимать их рваные, вонючие колготки и засовывать грязные ноги ему сначала в рот, потом в жопу, а потом снова в рот. Подмывал их шампанским, а потом лакал это самое шампанское из миски, стоя на четвереньках на полу, а девкам велел еще и мочиться в эту миску по очереди. Особенно ему нравилось, чтобы гулящие девахи долго били его по щекам своими трусами и засовывали потом ему их в рот. Причем он требовал, чтобы они заталкивали эти трусы как можно глубже ему в глотку.

Еще ему нравилось, когда распутницы садились на него втроем, пили и рассказывали самые похабные моменты из своей блядской практики. Про всяких извращенцев и импотентов, которые ходят налево, чтобы удовлетворять свои мерзкие фантазии. Каждый раз, уединяясь с такими особами и напиваясь с ними до бесчувствия, Пал Палыч изобретал какую-нибудь совсем уж запредельную гадость и воплощал её в реальности, смакуя всё новые глубины своего падения.

Он хотел найти дно, но дна не было. А еще он мечтал умереть, задохнувшись под огромной дамской жопой, неподмытой, мокрой, горячей от возбуждения. И чтобы она непременно всосала в себя его лицо, и расплющила ему голову. Иногда ему такое даже снилось, причем сны эти были настолько реальными, что Пал Палыч в ужасе пытался проснуться, и не мог. Старался закричать, но неумолимая женская задница (на которой он успевал, словно в замедленной съемке, разглядеть мельчайшие прыщики и целлюлитную «апельсиновую» кожу) наваливалась на его лицо, ёрзала на нём, усаживаясь поудобнее, и давила, давила, давила всё сильнее, расплющивая нос и зажимая своей алчной плотью рот…

Скинуть