Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Эля! – звонко крикнула Маринка у нее над ухом.
Было уже совсем светло. Вид Маринка имела страшно напуганный.
– Что такое?
– Где Варька?
– Да вот же, – удивилась Эля.
Варя тоже удивилась, зевала и размахивала руками, и пахло от нее совершенно не розами.
– Ты чего меня не разбудила?
– А на хрена? Я норм с ней повалялась, и ей вроде все нравится.
– А если бы уронила? – голос Маринки задрожал.
– Трех не роняла, четвертую с чего ронять? Иди вон, раз соскучилась, штаны ей меняй.
Было уже одиннадцать утра, запасную бутылку Варька давно высосала. У Маринки был вид человека, впервые за полгода встретившегося с подушкой. Очень быстро она позавтракала и унеслась выгуливать ребенка, а Эля упала спать обратно, так что дня в пятницу для нее не было. Вечером, после ужина, она уговорила Маринку сдвинуть стол, перекатила на кухню кроватку, забрала с кресел пару подушек и строго велела ребятам спать всю ночь.
Где-то часа в три, в самую собачью вахту, Варька начала гундеть – ну а что, она ж не виновата, колики – это неприятно, да Эля и настроилась на трудовую ночевку, то ходила по кухне, то массировала животик, то сидела, качаясь с полуспящей младеницей на руке. Картинки, замелькавшие перед глазами, как и в прошлый раз, не особенно отвлекали от реальности, но странным образом делали реальность значительно выносимее. «Тамада хороший, – вспомнилось Эле, – и конкурсы интересные…»
Вестовой долбится в дверь моей каюты, как будто пожар. Обычное дело. Иначе меня и не добудишься. Хотя, подожди, подожди – начал пинать дверь, значит, действительно надо вставать, Колум зовет. Хорошо быть женщиной на корабле, еще три года назад меня бы просто вытряхнули из кровати или матросского гамака – засыпала я где придется, и не всякий раз меня уносили спать куда положено.
Быстро умыться, кувшин полон (интересно, кто его набрал вечером?). Чистая рубашка (последняя. Что-то я давно не стирала), матросские штаны, сапоги. Как еще, по-вашему, должна одеваться девушка на судне? Платья у меня есть. Три. Дома, на верфи. Вернусь, сожгу все. Нет, нет, сложу в сундук и запру до тех пор, пока не перестанет болеть. Может, тогда у меня будет дочка, которой они подойдут по размеру.
Решая, как перестать думать о сшитых Алкестой платьях, я машинально застегиваю ремень и наматываю шейный платок. Платок – один из большой партии, которую привезли и оставили себе Братья, они все разные, этот зеленый, как морская вода, и весь в узорах, как будто водоросли качаются под мостками. Колум зовет. Надо торопиться.
Он сидит на палубе в своем большом кресле, и у него очень усталый вид. Стол перед ним пуст – ни обычного вороха бумаг и журналов, ни пенала, в котором он держит свои нержавеющие стальные перья, ни непроливайки.
– Дядя Колум?
– Доброе утро, Уна. Что тебя вчера задержало?
– Ходила в университет, смотрела, как был устроен Мост.
Колум с интересом поднимает бровь.
– Нашла что-то осмысленное?
– Ничего.
– И что будешь делать теперь?
– Посмотрю в архиве Шторм.
– Принцесса сегодня вряд ли будет дома, – предупреждает Колум.
– Сама-то она мне зачем, секретаря хватит, – с досадой отвечаю я.
Колум переводит разговор на то, когда я собираюсь отвечать ему по заданным еще позавчера лоциям, я канючу и прошу отсрочки, он на удивление легко соглашается, продолжая смотреть на меня испытующе, и вдруг пускается в длинное рассуждение о том, что ответственность старших – научить младших всему, что знают сами, потому что совершенно неясно, что именно младшим понадобится. И если с Эриком более или менее понятно, к чему у него склонность, то я ставлю его в тупик. Он бы и рад не пичкать меня всем подряд, но я же сама не даю ни малейшей подсказки, чем буду в жизни заниматься… А я тем временем разглядываю его руки, лежащие на столе. Два тяжеленных кулака человека, который много лет выбирал шкоты и держал штурвал. Двух ногтей нет, поперек левого запястья – рубец. На этих руках я провела немалую часть жизни.
Они неправильные. Не такие, как были совсем недавно. Рукава болтаются. Косточки на запястьях и на сгибах пальцев обнажились, как риф во время отлива. Кожа на этих руках всегда была толстая и крепкая, как на ремне, – сейчас она тоньше моей. А мускулов словно и вовсе нет, кожа… и кости.
Я поднимаю глаза, смотрю на лицо и вдруг понимаю: он не устал. Он постарел. Еще два года назад он был пожилой, но крепкий мужчина. Сейчас он… старенький.
– Да что я такого сказал? – вдруг взрыкивает Колум гораздо громче. – Что я такого сказал? Чего ты плачешь?..
Я плачу?
Что?
Черт возьми! Убежать – нет, стоять так, с внезапно мокрым лицом, – нет! Я резко складываюсь пополам и вытираю лицо полой рубашки. Черт возьми! Черт возьми! Выпрямляюсь.
– Прошу простить меня, капитан, этого больше не повторится, я задумалась!
– Что бы ты ни искала – я тебя благословляю! – рявкает Колум.
Да-да, как и Выфь говорил, «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось». Уна, займись уже чем-нибудь, или мы утопим тебя в бухгалтерии. Серьезная угроза. Жестокая.
– Что такое лягушачье серебро? – спрашиваю я, чтобы сменить тему.
– Самородная платина, – сердито отвечает Колум. – В некоторых лоциях ее умеют добывать, но не умеют использовать, она там, считай, мусор. А в высокотехнологичных ее отрывают с руками.
– Я учила вчерашний урок.
– Братья сказали, – уже спокойнее отвечает он.
Ну конечно, они сказали. Где есть хоть кто-то из них, там у Колума и Локи глаза и уши. За мной нет большой нужды присматривать – я всегда под присмотром.
– Ступай и ищи, что искала, – мягче говорит Колум, – ищи.
«Живи, черт возьми, живи», – слышу я. Он прав, конечно.
Я киваю и спускаюсь к ялику. До Моста грести почти милю, ничего, как раз проснусь. Штиль стоит уже неделю, волнения, считай, и вовсе нет. Платок надо перевязать на голову, чтобы не напекло – солнце уже шпарит вовсю, я действительно здорова спать сегодня. Впрочем, в ялике валяется чья-то кожаная зюйдвестка, штука жаркая, но от солнца защищает. Я нахлобучиваю ее поверх платка – от зюйдвестки пахнет табаком. Берусь за весла. Мышцы привычно поют, разогреваясь после сна.
Секретарь Шторм, впустивший меня в рабочую комнату, хмурится и чешет в затылке.
– Чтобы прямо под виадуком, это, наверное, копии королевской карты надо смотреть, а они, наверное, в навигенском доме…
– Копии? – уточняю я.
– Ну, королевская только самой Шторм теперь и видна, она же строго для членов королевской семьи… Я сам на ней ничего не вижу. Наследник жив был, приходил, они там вдвоем что-то разглядывали. Хотя вы посмотрите вон
