– Только поэтому никаких дисциплинарных мер к нему не применяю – сурово сверкнул стеклами очков Ровнин – Но вот если бы он погиб, и после этого в отдел заявился, я бы его…

– За что люблю свою работу, так это за то, что подобные фразы не воспринимаются как заковыристый бред или шутка – сообщила всем Мезенцева – Ведь Колька, прирежь его та красотка или расколоти он голову о пень, вправду мог бы наведаться к нам на Сухаревку. А почему нет? Он же упрямый как баран, и незаконченное дело у него осталось.

Все вышесказанное имело под собой реальную основу. От смерти Нифонтова не так и много отделяло, поскольку башкой он на самом деле здорово треснулся. Спасибо шапке, которая немного смягчила удар и удачному углу падения со склона, кабы не они, то Николай сейчас не в здесь лежал бы, а в могиле.

А так он всего лишь попал в больницу. Впрочем, это «всего лишь» только на словах звучит безобидно, на самом деле парень два дня провалялся без сознания, путешествуя в сознании по каким-то призрачным мирам, и только на третий день к вечеру пришел в себя. Прознав про, это уже на следующий день в больницу, заявилась большая часть отдела, только никого из них к коллеге не пустили, сославшись на спутанное сознание последнего. И даже Ровнина, который, собственно, и пристроил своего сотрудника в это лечебное заведение. Узнав о случившемся, он прямо тогда, ночью, поднял свои связи и вместо штатной больницы «скорая», на которую погрузили Николая, отвезла его прямиком в клинику имени Семашко, ту, что находилась на Лосином Острове. Мало того, там его в отдельную палату определили, что можно было расценить как шик, блеск и красоту.

Прошло еще три дня, прежде чем коллеги смогли повидать болящего товарища, причем последний с удивлением понял, что они здорово переживали за него все это время. Нет, он тоже, если что, болел бы душой за каждого из них, но все равно не мог не удивиться увиденному. Ладно Женька или Вика, они девочки, с ними все ясно. Но вот ругающийся от избытка чувств Ровнин его здорово изумил. Не привык он таким видеть своего начальника, обычно невозмутимого и вальяжного.

– Все, время посещения закончено – заглянула в палату медсестра – Врач сказал десять минут, а вы все двадцать тут сидите.

– Женька, стой – пробормотал Николай – Ты извини.

– За что? – удивилась его напарница.

– Ты права была насчет «немчего» – объяснил Николай, морщась от боли, которую ему доставляло каждое движение – Немец эта девка. Да и не девка она вовсе.

– Ага! – торжествующе улыбнулась оперативница – Признаешь, стало быть, что и от меня может быть польза?

– Признаю – подтвердил Нифонтов – Ты молодец. Ты мне жизнь спасла.

– Должен будешь – пистолетиком выставила палец в его направлении девушка – А про то, что эта красотка не та, кем кажется, мы и сами знаем. Плюс София еще много чего порассказала.

– Кто?

– Ведьма – пояснила Мезенцева – Та, на которую тебя разменяли. Она мне тогда, в лесу, здорово помогла. И я ей тоже.

– Мне что, охрану вызвать? – возмутилась медсестра, заглядывая в палату повторно – У вас совесть есть, граждане?

– Нет – ответила за всех тетя Паша – Откуда такой роскоши взяться? Ладно, пошли. А ты, Кольша, глаза в потолок не таращь, а спи давай. Организму силы нужны, а их только сон даст. Ну, и еще одна штука, которую, даст бог, я тебе днями приволоку.

Сном то состояние, в которое время от времени впадал Нифонтов, назвать было сложно. Скорее, ему больше подходило название «забытье», причем никакого отдохновения он от него не получал. Его то бросало в дрожь, то на грани слуха он раз за разом слышал звонкий девичий смех, то перед глазами появлялось коричнево-багровое марево.

И боль. Николая терзала непрестанная головная боль, не уходящая ни на минуту, ни на мгновение, да еще и сопровождаемая постоянным звоном в ушах. Ну, а самым скверным для него оказалось то, что он, как ни силился, не смог спустить ноги с койки, и в результате пришлось ему звать сестру и пользоваться уткой для отправления естественных надобностей. Казалось бы – пустяк, дело житейское, с любым случиться эдакая неприятность может, но отчего-то именно это его больше остального в тоску вогнало.

Утро не принесло облегчения, поскольку его начали катать по коридорам и кабинетам, где то засовывали в аппарат МРТ, то надевали на голову некое подобие шлема с проводками, то облепливая грудь резиновыми присосками. И всякий раз после данных процедур, голоса врачей, которые пробивались через звон в ушах, звучали слишком оптимистично и ласково, что волей-неволей наводило на не самые хорошие мысли.

– Не так все плохо – словно сговорившись, утверждали они – Очень и очень приличные показатели, молодой человек. Полежите у нас, подлечитесь, выйдете отсюда как новенький.

Но не один из них так и не ответил Николаю сколько именно ему предстоит тут лежать, и когда он сможет отсюда выйти. Люди в белых халатах профессионально отделывались от него расплывчатыми фразами и шутками, вроде: «вы что, куда-то торопитесь»?

Так прошло несколько дней, за которые Нифонтов морально вымотался похлеще, чем за весь предыдущий год. Мало того – его потихоньку, помаленьку начала одолевать черная меланхолия, особенно усиливающаяся к вечеру. Вдобавок за окнами как раз зима устроила последнюю гастроль, закружив вьюгу так, что два дня света белого видно не было.

Короче, когда через в его палату вошли тетя Паша и Женька, держащая в руках старомодную пузато раздувшуюся сумку, он даже дежурную улыбку из себя выдавливать не стал. Желания не имелось.

– Н-да – уборщица окинула его цепким оценивающим взглядом – Залечили, Евгения, нашего парня. Вон, совсем лица на нем нет.

– Совсем хреново, да? – глаза Мезенцевой внезапно как-то влажно сверкнули – Коль?

– Невесело – выдавил из себя тот – И главное врачи ничего толком не говорят. Туда-сюда таскают, снимки делают, крови ведро откачали, а конкретики ноль.

– Это тебе они ничего не говорят – тетя Паша сноровисто начала разбирать сумку, которую забрала у Мезенцевой. На стол один за другим ложились пакеты сока, яблоки и апельсины – А мы всё уже знаем. У тебя, Николай, в башке чего только нет. И внутричерепная гипертензия, и гидроцефалия и что-то там еще. Короче – плохо дело. Не то, чтобы ты умирал, или тебе грозило стать совсем дураком, но хорошего все же мало. Дело пахнет инвалидностью.

– Не разделяю вашего оптимизма, Павла Никитична – Нифонтова, что скрывать, очень задел бодрый тон, которым уборщица сообщила ему столь неприятные новости.

– В самом деле, тетя Паша – поддержала его Мезенцева – Нельзя же так?

– Можно – последним из сумки был извлечен здоровенный китайский термос жуткой расцветки, причем уборщица обращалась с ним крайне осторожно – Только так и следует сообщать неприятные новости. Дело уже дрянь, так чего миндальничать? Или от твоего сюсюканья ситуация станет лучше? Да ничего подобного. Хуже – да. Лучше – нет. Колька у нас не дурак, поймет, что ты его щадишь, и озлобится на весь мир еще сильнее. Он, вон, волком зыркал, когда мы пришли, а чутка попозже вообще ненавидеть наши визиты начнет. И в первую очередь от того, что мы здоровые, а он – нет. Верно ведь, Нифонтов?