Устроившись поудобнее в кожаном кресле, Драгош, обдаваемый потоком охлажденного воздуха, чтобы снять со своего организма излишнее напряжение, расслабил мышцы тела, очистил голову от лишних мыслей – теперь в ней ритмично зазвучали заповеди Петреску: вдох. Железная психика. Чемпион. Пьедестал. Выдох. Железная психика. Чемпион. Пьедестал…

Драгош выключил мотор внедорожника, понадежнее засунул «беретту» за пояс брюк, захлопнул за собой дверцу и направился к грязному, обшарпанному четырехэтажному дому под номером двенадцать. Влад назвал ему адрес, не указав номер квартиры. Ему предстояло самому доделать эту работу. Он прошел мимо четырех ярко размалеванных девиц: те стояли прислонившись к стене и смотрели перед собой пустыми глазами, выставив напоказ отдельные участки тела. По восемнадцать от силы, но они уже успели познакомиться – для своего возраста, пожалуй, слишком близко – с темной стороной жизни. Проходя мимо, он скользнул взглядом по их обнаженным телесам. Явно с востока, подумал он, и такая вонь, что даже одеколон из супермаркета ее не заглушит.

Оказавшись у дома двенадцать, он с самым непринужденным видом толкнул дверь, будто возвращался к себе домой. Впереди зияла темнота подъезда. Он поискал имя Литовченко на почтовых ящиках, большинство из которых не закрывались, но ничего похожего не обнаружил. На первом этаже он никого не встретил. Стеклянная дверь вела в бывшее помещение консьержа. Драгош приоткрыл ее, убедился, что за ней также никого нет, и, увидев справа в глубине вестибюля винтовую лестницу, ведущую наверх, стал на цыпочках подниматься по ступенькам. В спертом воздухе висел кислый запах пота и плесени. На каждом этаже располагалась маленькая темная лестничная площадка с двумя квартирами. На дверях – никаких табличек с именами, иногда попадались звонки со срезанными проводами.

Первую дверь на втором этаже Драгош вышиб плечом. В затхлом воздухе пустынной студии с опущенными жалюзи, в жилой зоне которой стояла кровать, накрытая клеенкой, отвратительно пахло вареной фасолью. За дверью второй квартиры он услышал крики и приглушенное хихиканье. Шагнув туда, он напоролся взглядом на абсолютно голого жирного пузана; красный как рак, тот сидел верхом на маленькой блондинке с голубыми ногтями и пыхтел как самовар. Заметив Драгоша, он вскинул руки и завопил, будто этому членистоногому оторвали хвост. Ни слова не говоря, Драгош вытащил из-за пояса «беретту», ткнул его стволом в губы и сделал знак, чтобы мужик замолчал. Толстяк мигом слез со своей малышки и бросился в глубину комнаты, его трясущийся пенис мелькал под здоровенными ягодицами. Голая девица с расставленными ногами качала головой с таким огорченным видом, будто Драгош прервал репетицию третьего акта «Ифигении». Драгош пристально посмотрел на мужика и девицу и провел дулом пистолета по шее. Этот жест не требовал пояснений. Мужчина энергично закивал и сжался в комок в самом углу. Девушка не шелохнулась. Драгош вышел и закрыл за собой дверь.

Его снабдили не слишком полным описанием объекта: Анатолий Литовченко, лет тридцати – тридцати пяти, довольно высокий, волосы светлые, тип лица славянский. Маловато, конечно, – но этого хватило, чтобы понять, что толстяк со второго этажа – не тот, кого он ищет. Единственной информацией, полученной от Влада, в достоверности которой сомневаться не приходилось, было то, что этот ублюдок поселился в доме двенадцать на улице Пуа-де-Фарин. К счастью, подумал Драгош, здание небольшое, и он быстро его осмотрит. Однако он понимал, что может обмануться, увидев человека, более-менее подходящего под Владово описание. При таких обстоятельствах выбора не существует – и надо стрелять в кого придется. При подобных операциях один шанс из двух, что укокошишь не того; а Драгош, как человек добросовестный, мог уложить троих – четверых, прежде чем доберется до нужного. Его наставник Космин Томеску, передавший ему весь свой опыт и погибший от взрыва гранаты в Брашове, когда они сводили счеты с белорусами, называл это сопутствующим ущербом. Насколько возможно, неприятностей такого рода следует избегать, но если без этого не обойтись, то хвататься за голову и долго думать – последнее дело. И этому тоже учат не в школе.

На третьем этаже Драгош застал врасплох маленькую старушку, глухую как пень: она и бровью не повела, когда он коленом вышиб ее дверь.

В первой квартире на четвертом этаже он почуял женский запах. Беглый осмотр ванной подтвердил отсутствие следов мужчины. Оставалась только квартира напротив. Может, Влад что-то перепутал с адресом? Ведь это действительно дом двенадцать, твердил про себя Драгош, высаживая ногой дверь на последнем этаже.

Он ввалился в залитую светом комнату, насквозь провонявшую табаком. И разглядел против света сидевшего на кровати мужчину, который при появлении незнакомца резво вскочил на ноги. В первую секунду Драгош решил, что это не Литовченко. Но тут же засомневался: мужчина был довольно высокого роста. Драгош навел на него пистолет. Тень согнулась и сунула руку под матрас. Драгош нажал на спуск. Выстрел распорол воздух, и почти сразу руку румына пронзила такая боль, что он выронил «беретту». Секундное замешательство – и тень, перепрыгнув через кровать, выскользнула за дверь. Драгош подобрал пистолет и ринулся на лестничную площадку. Он видел только тощие голые руки несущегося вниз высокого парня, пять раз выстрелил наугад и ринулся за ним следом, перепрыгивая через ступеньки. Внизу громыхали удалявшиеся шаги, и Драгош понял, что промахнулся. На площадке третьего этажа убийца споткнулся о лежащее тело – пуля угодила в голову юной брюнетки с пирсингом в носу, – и он услышал пронзительный визг. Он слетел вниз до первого этажа и выскочил на улицу. Три до смерти напуганные девушки, вжавшись в стену, смотрели на Драгоша так, словно пришел их последний час.

* * *

Официант поставил горячий кофе на мраморную стойку, потянулся к полке, заставленной напитками, у себя за спиной и выудил оттуда чистый стакан. Сидя в баре на высоком табурете, удобно поставив ноги на стальную перекладину и опустив плечи под тяжестью шерстяного пальто, комиссар Фонтана, равнодушный к окружающему шуму, предавался размышлениям. В полдень в кафе «Пор-Луи» стал подтягиваться народ: наступал час аперитива. Метаболизм у посетителей работал как часы. Без десяти минут двенадцать по одному начали прибывать первые жаждущие, и вскоре людской поток заструился рекой. Заходили по большей части небольшими группами, жестикулируя и громко переговариваясь или, наоборот, проскальзывая тихо и незаметно, – и все, истекая слюной, стремились к своему мюскаде или пастису, как щенки, рвущиеся к соскам матери. В двенадцать пятнадцать в зале яблоку негде было упасть, а Фонтана все витал в своих мыслях.

Комиссар любил иной раз перекусить в «Пор-Луи». Шум окутывал его, как мягкая, сотканная из звуков ткань. Людской гомон его укачивал, гладил. Город занимался своими делами, мир вертелся, не обращая на него внимания, а значит, он мог позволить себе расслабиться и на время выйти из игры. Лучше всего комиссару думалось именно в разгар дня, посреди толпы людей, когда он жевал бутерброд или не спеша попивал черный кофе. Он останавливал взгляд на каком-нибудь предмете – стенных часах, батарее, спинке стула – и до такой степени сосредоточивался на своей проблеме, что все остальное в конце концов стиралось из памяти. Мало-помалу звуки снаружи смешивались с гулом разговоров внутри, гудки машин – со смехом, рев моторов – со звоном стаканов, стук каблуков по асфальту – с шипением кофейной машины. Все сливалось в общую вибрацию, монотонную и обволакивающую. Его тело полностью расслаблялось, и мозг наконец обретал свободу.