– А других? А жену? А себя?

– Марьяна не пропадет. Это мне без неё всегда было худо, а ей без меня даже лучше. Новую жизнь начнет. Да и уже, пожалуй, начала. Звонил я ей отсюда пару раз, а её и дома нет. Где-то уже по вечерам гуляет допоздна моя женушка. Теща, бедная, не знает, что сказать. Голос дрожит. Хорошая она, хоть и с причудами. Ни разу не попрекнула меня ничем, Витюшей да Витиком называла. Добрая.

– Что дальше делать думаешь?

– Ты не волнуйся, я больше руки на человека не подниму. И прятаться не стану, – заверил он. – Вот, погреюсь на солнышке, погляжу на весну, да сам приеду, пойду сдаваться. Тетке здесь еще по дому помогу, починю кое-что. Одна она живет.

– А жить, значит, пока будешь на те доллары, которые забрал у Валентины Михайловны? – с оттенком иронии подметил я.

– У меня нет её денег! – поспешно заявил Виктор. – Отдал я их.

– Кому? – удивился я.

– Марьяне, – глухо ответил он. – Я всегда ей все отдавал.

– И что, она взяла?

– Так она же не знала, откуда они.

– И что, не спрашивала, где ты такие деньги раздобыл?

– Нет, не спрашивала, – сухо сказал он.

Я заметил, что он мрачнеет и настораживается. Глаза налились стальным холодным блеском. Говорить о Марьяне ему было нелегко. Видимо, перетряхивание отношений с женой было для Виктора более тягостным, чем обсуждение деталей трех убийств. Я спохватился, опасаясь, что он замкнется и замолчит вовсе, но ошибся.

– Ты ведь бывший следователь, как я понимаю? Светланке помогаешь? – спросил он с тенью улыбки на лице.

Я кивнул.

– Много мне годков накинут, как думаешь?

– Думаю, не меньше пятнадцати, – прикинул я. – Тут от адвоката немало зависит. Может, примут во внимание твое психическое состояние, воинские заслуги, награды, раскаяние… Самое неутешительное для тебя то, что к осужденным за умышленное убийство условно-досрочное освобождение не применяется.

– Ну, что присудят, все моё. Может, я там крепче спать буду. Ну, руки ты мне, конечно, на прощание не подашь, – ухмыльнулся Виктор. – Так я уж и протягивать не буду. Когда ты обратно в Москву?

– Возможно, завтра. Посмотрю еще, – неопределенно ответил я.

– Приедешь – сразу донесешь, что нашел меня?

– Я ведь лицо неофициальное. Я и свидетелем по делу не являюсь. Наш разговор с тобой – частный. Даже Светлана Шабанова не знает, что я здесь.

– А зачем же тогда ты поехал в Киев? – удивился он.

– Хотел проверить свою интуицию. Подозревал я тебя, но впервые очень хотел ошибиться в своих умозаключениях!

– Не подвел тебя нюх сыщика. А душевный у нас с тобой вышел разговор! У тебя такое случалось раньше-то? – поинтересовался Виктор.

– Всякое бывало, Вить, – правдиво ответил я. – Преступники ведь тоже люди. Даже письма от подследственных получал не раз. А случалось, что пытались запугать, угрожали. Но, как видишь, жив-здоров пока.

– Мужик ты, видно, неплохой… Не из трусливых… Ты мне помог. Верь мне, слышь? Я слово тебе дал – сам приеду на днях.

– А ты не… – начал я, еще не зная как точнее выразить проблеск своей опасливой догадки.

Виктор поймал мою мысль налету и тихо сказал:

– И себя не порешу. Жить хочу, хоть и тошно мне сейчас. А я выживу я смогу я знаю. Все, прощай!

Гордеев ушел первым. Я остался, посидел еще немного. Пиво в том кафе действительно было хорошее, а мне требовалась разрядка. Иногда надо сбить резкость собственных ощущений. Вот поэтому я не спешил, а медленно пил пиво. Тем временем сгустились сумерки. На темно-синем небе выступили яркие звезды. В окнах домов загорался свет. Всюду были люди, и в каждой семье творилась своя скрытая история счастья или страданий.

Я узнал гораздо больше, чем рассчитывал, но испытывал смешанные чувства. Любую информацию я привык прогонять сквозь сито интуиции и опыта, как бывший следователь. А как человек я пытался встать на место Гордеева и примерить к себе его обстоятельства. Он попал на войну молодым пацаном, и она для него продолжалась по сей день. Война жила внутри него, он вел её по своим законам и принципам. Вместе с тем он тяготел к простой семейной жизни, а его любимая женщина – к деньгам. Нет, я другой. Но таких, как Гордеев немало – вот в чем беда.

Я не пытался его оправдать. Я стремился в очередной раз постичь, как многослойна людская психика, и как тонка грань между добром и злом. Солдатский героизм, холодная жестокость, неистовая любовь, безрассудство, открытость и звериное чутье соединялись в одной сильной личности. Взрывная смесь. Виктор не нашел себе места в мирной жизни, и никто ему не помог. И он мстил за это всему обществу, не думая о последствиях. А злодеем от рождения он не был, нет.

* * *

Виктору не довелось самому вернуться в Москву. Через пару дней его задержали в центре Киева в состоянии сильного опьянения. Нацепив на грудь награду Родины, он распевал самодеятельные солдатские песни об Афгане и кричал что-то про убитых им людей. Когда подъехала патрульная машина, он сел, не сопротивляясь.

Отнеслись к Гордееву вполне гуманно, с пониманием. Он провел ночь в отделении, а наутро молодой улыбчивый сержант задавал ему вопросы, составляя протокол. Сержант шутил и всячески подчеркивал вынужденную формальность происходящего. Мол, не боись, братан, мы тоже люди, все понимаем, с кем не бывает. Когда почти закончили, Виктор вдруг собрался с духом и решительно заявил:

– А теперь бери новую бумажку, да пиши, что я говорить буду. Заявление хочу сделать.

Сержант неуверенно посмотрел на него. Мол, почудил, дружок, и хватит! Иди, пока отпускаем!

– Пиши, пиши, не сомневайся! – сказал Виктор. – Считай, подвезло тебе. Я – преступник-то опасный. Может, тебя в звании повысят за мою поимку.

И он вкратце рассказал обо всем.

В Москву Гордеева доставили с охраной, в наручниках. Началась новая страница его жизни – потусторонняя, за гранью.

Следствие получило новый толчок и значительно продвинулось. Гордеев давал показания, отвечал на все вопросы со спокойной выдержкой, кроме тех, которые касались его жены. Подметив это, следователь попытался прибегнуть к небольшой уловке. Он заявил Виктору:

– Ты имей в виду – жена твоя рассказала нам обо всем! Ты тоже должен изложить все предельно правдиво и точно, чтоб не подвести ни себя, ни её.

Все стыковалось и увязывалось в единую картину. Выпадало из общей цепи событий только одно обстоятельство: куда делись деньги? О них заявила дочь убитой, Татьяна, и упомянул сам преступник. Значит, деньги у жертвы были?

* * *

Марьяну опять вызвали в прокуратуру. На этот раз следователь Зарипов был не один. На допросе присутствовала худощавая женщина лет тридцати, облаченная в прокурорскую форму. Она сразу представилась, но Марьяна не потрудилась запомнить её имя и фамилию. Не смыслила она и в званиях, поэтому работница прокуратуры осталась для неё строгой безымянной дамой в форме.