Как свидетельствуют рассказы самих большевиков, Ленин, Зиновьев и особенно Крупская вначале не торопились отдавать Малиновского под суд. Все решило его знание о тайных связях Ленина с центральными державами. Прокурор Крыленко в своей обвинительной речи коснулся высказываний Малиновского, будто Ленин «слуга австрийской полиции». Поскольку Малиновский упорно отрицал, что когда-либо говорил подобное, Крыленко сослался на «доказательства» в документах охранки и заметил: «Не Белецкий и Мартынов искажали истину, — ее сознательно искажает перед Трибуналом Малиновский…»[461]

Слов «Ленин — слуга австрийской полиции» в опубликованных документах нет[462]. Мартынов и Белецкий в комиссии Муравьева передавали тот же смысл другими словами. Так, А. П. Мартынов 30 июля 1917 г. показал, что на основании сообщения Малиновского о встрече с Лениным в 1912 г. упомянул в докладе начальству о поведении австрийской полиции («придирчивой к русским путешественникам вообще и предупредительной к Ленину и лицам, прибывающим к нему») в тот период, но не делал никаких выводов о планомерности ее действий относительно Ленина[463]. Белецкий подробно рассказал все, что ему было известно об отношении к Ленину австрийских властей, подчеркнув, какое значение они ему придавали, судя по отчетам Малиновского, который ставил Ленина на одну доску с аккредитованными российскими дипломатами («наш консул в Австрии»). Крыленко в обвинительной речи воспользовался показаниями Мартынова и Белецкого 1917 г. (признания Белецкого во время заключения при большевиках в 1917–1918 гг. неизвестны) в качестве самого веского доказательства мнимой клеветы Малиновского на Ленина[464]. Малиновский отрицал пункт насчет австрийских властей и Ленина как «гнусную ложь», утверждая, что «так низко… не падал никогда», чтобы приписывать Ленину особые отношения с австрийским государством. Крыленко, вспоминая в обвинительной речи этот вопль возмущения («подсудимый затем говорит, что он никогда не отзывался дурно о Ленине и не говорил, что он слуга австрийской полиции»), допускал, что Малиновский мог оставить без ответа вопросы Белецкого и Мартынова в категорической форме, является ли Ленин слугой австрийской полиции, но как раз отсюда выводил заключение об особенно предосудительных чертах характера обвиняемого — его «приспособляемости, хамелеонстве, угодничестве»[465].

Малиновский, очевидно, не лгал, уверяя, что никогда не вредил репутации Ленина, он и в суде защищал его, храня молчание о его тайных связях. Ленин не мог не понимать, что «дорогой друг» прикрывает его по старой памяти и делает все, чтобы и в будущем верно служить ему и партии. Если он все же обрек его на смерть, то тут — наряду с общей недоверчивостью Ленина и слишком заметной пропагандистской деятельностью Малиновского в Альтен-Грабове — сыграла решающую роль ленинская оценка политической ситуации. Малиновского репатриировало правительство Макса Баденского, в котором Ленин видел немецкий вариант Временного правительства. Он ему не доверял и ожидал, что «негодяи социал-шовинизма» Шейдеман и Эберт пойдут на союз с демократами стран Антанты ради уничтожения революционной Советской республики. Отправка Малиновского в Россию именно этим правительством бросала черную тень подозрений на его возвращение, в противном случае необъяснимое: разве мог такой «интеллигентный пролетарий» по собственному почину приехать в терзаемое красным террором советское государство, где летом 1918 г. повально судили и расстреливали других большевистских агентов охранки? Объясняя в своей «сумбурной, крайне неряшливо построенной»[466] обвинительной речи главную причину приговора, прокурор Крыленко верно отразил смутные страхи Ленина, который после краха германской воюющей стороны панически забеспокоился о сохранении собственной власти: «Мы… судим не во имя моральных или других качеств… мы судим с точки зрения вреда революции, опасности революции, с точки зрения ограждения революционных завоеваний… с этой точки зрения оцениваем факты, и объективно мы не можем дать двух ответов на этот вопрос, и один ответ есть»[467]. Этот ответ состоял в немедленном обезвреживании партийца, который четыре года жил за границей, выделился как никто другой, ведя борьбу против России на переднем крае идеологического «театра военных действий» на стороне немцев и сотрудничая с немцами «по поручению партии», а затем неожиданно объявился в советском государстве именно в тот момент, когда «шейдеманы» при поддержке «денежных мешков» из Антанты (в представлении Ленина) лелеяли замыслы разгрома большевистской революции. Как раз 5 ноября 1918 г. они доказали свое коварство закрытием советского посольства в Берлине по распоряжению Шейдемана и односторонним разрывом дипломатических отношений! На последующие дни (6–9 ноября) Ленин, полагая, что «англо-американские войска призываются играть роль душителей и палачей всемирной революции»[468], назначил проведение VI Всероссийского чрезвычайного съезда Советов, который должен был призвать партию к бдительности, а Красную армию к стойкости. До этого он захотел избавиться от опасностей, которые, возможно, несло с собой появление Малиновского.

Малиновский достаточно хорошо знал психологию партийного вождя и его склонность к «крайним решениям» (Мартынов), чтобы во время процесса понять всю ошибочность своего решения вернуться; после тщетных шестичасовых попыток убедить трибунал в своей непоколебимой верности Ленину и партии он «устал» (по собственным словам) и с высоко поднятой головой дал увести себя на расстрел.

Пражская конференция в январе 1912 г. принесла ожидаемый результат не только Ленину, но и его незримым покровителям: «Четкая партийная линия по вопросам русской работы, настоящее руководство практической работой — вот что дала Пражская конференция. В этом было ее громадное значение [курсив в тексте. — Е. И. Ф.]»[469]. Ленин доказал свою пригодность на роль организатора крепкого подразделения будущей армии вторжения, которое будет состоять из испытанных в боях или рвущихся в бой партийных работников, отчасти с криминальным прошлым или, по крайней мере, потенциалом; он ведь имел дерзость объявить эту конспиративную встречу нескольких второстепенных фигур и третьесортных умов всероссийской конференцией всей русской социал-демократии и предъявить претензию на руководство всей партией! Данная претензия, которую вожди всех российских социал-демократических направлений, от Плеханова до Троцкого и от Мартова до Иогихеса, отвергали, а немецкие социал-демократы осуждали как партийную непорядочность, с точки зрения офицеров разведок центральных держав (так же как и охранки!), свидетельствовала, что этот лидер мелкой социал-демократической группировки намерен окончательно порвать с былыми кумирами среди русских и немецких социал-демократов и вступить на путь конспиративной партийной автократии. Такой союзник мог быть им очень полезен в борьбе с царской армией, ибо его партийные солдаты без лишних угрызений совести действовали бы там, где им самим и их сотрудникам из соотечественников связывали руки свои правительства и парламенты. В лице Ленина они нашли главу русской шпионско-диверсионной организации под пролетарско-большевистским знаменем, готовой к любой форме сотрудничества, если она направлена на разгром и в конечном счете уничтожение собственной страны. Здесь они видели его принципиальное нравственное отличие от их партнеров из польской и украинской эмиграции: те хотели с иностранной помощью сбросить чужеземное господство, которое в эпоху объединительных национальных устремлений стало для них тюрьмой; Ленин же поддерживал неприятеля ради военного поражения собственной армии и собственного народа с целью свержения собственного правительства, чьи военные и административные учреждения защищали его соотечественники, — изначально братоубийственный, ведущий к гражданской войне замысел, лишь поверхностно замаскированный идеологией классовой борьбы.