В Варшаву, откуда по известной железной дороге за день можно было добраться до Петербурга, Малиновский мог попасть из Поронина кратчайшим путем — через границу по австрийским проходным свидетельствам для жителей приграничной полосы[429] (обычная уловка ленинских соратников) и русско-польский Люблин. Если он предпочел сделать большой крюк через Краков, то, по-видимому, намеревался с документами от краковской корпусной комендатуры, отвечавшей за Ленина, ехать в Варшаву поездом через Берлин. Потом он рассказывал, что, едва оказавшись в Варшаве, застигнутый войной, вступил (неясно, добровольно или нет) в русскую армию[430]. Служил, по собственным словам (и словам российских историков), под русскими знаменами, пока — опять-таки по российским данным — не угодил в немецкий плен. Однако российское Министерство внутренних дел получило сведения, будто он записался добровольцем во французскую армию[431], а хорошо информированная заграничная русская социал-демократическая печать позже сообщала, что «Малиновский перед войной находился в Берлине и был там после объявления войны задержан», наводя внимательного наблюдателя на мысль, «не служит ли Малиновский германскому правительству, так же как служил русскому»[432].

Газетное сообщение о пребывании Малиновского в Берлине перед войной и после объявления войны подтверждает, что из Кракова он поехал в Берлин или через Берлин, предположительно для того, чтобы получить инструкции либо наметить совместный план действий с германской разведкой. Таковой, возможно, заключался в том, что Малиновский — соответственно сведениям российского Министерства внутренних дел — сначала отправится в качестве разведчика за линию западного фронта, где тысячи русских эмигрантов, в том числе патриотически настроенные большевики, вставали добровольцами под французские и бельгийские знамена. Вместо или после этого он мог, выполняя поручение Ленина, следовать через Варшаву в Петербург. Точных данных о его передвижениях в первые дни и недели войны нет. А. С. Серебренников[433] писал (без указания источников), что Малиновский добровольно записался в русскую армию с разведывательными целями по заданию австрийцев, а потом так же добровольно сдался немцам в плен. В. М. Жухрай[434], не зная предыстории, предположил, что германская разведка завербовала Малиновского в плену, сделав его провокатором среди русских военнопленных. Общей для всех версий является убежденность, что в начале войны Малиновский работал на секретные службы центральных держав. Она естественным образом вытекала из его тесных рабочих отношений с Лениным. Как стало известно Департаменту полиции, «немцы использовали Малиновского для организации революционной пропаганды среди русских военнопленных, содержащихся в немецких лагерях»[435].

Ленину отсутствие Малиновского после начала войны дало повод избавиться от бремени «провокатора» в собственном партийном руководстве: он объявил его мертвым. Запустив ложные сведения о смерти Малиновского в печать (или воспользовавшись ими), они с Зиновьевым три дня (18–20 [5–7] октября 1914 г.) трудились над высокопарным некрологом с выражением вечной признательности якобы павшему товарищу, к сожалению, совершавшему порой серьезные ошибки[436]. Это свидетельство очередного обмана, в котором, «конечно, каждое слово… было тщательно продумано»[437], они анонимно опубликовали уже в Швейцарии в 33-м номере возобновленной газеты «Социал-демократ» от 1 ноября 1914 г.

Через месяц с небольшим, однако, в том же «Социал-демократе» от 5 декабря они опровергли известие о смерти Малиновского, сообщив, что товарищ, считавшийся погибшим, находится в чине взводного унтер-офицера «на одном из театров военных действий». «Театром военных действий» в данном случае было место идеологической борьбы за поражение России на территории Германской империи. Согласно позднейшим, подчеркнуто неконкретным показаниям Малиновского («а потом пошла война и плен»), он намеренно искал опасности и принимал участие в рискованных операциях («на войне лез на рожон»), пока не оказался в немецком плену[438]. В лагере для военнопленных Альтен-Грабов неподалеку от Берлина, в округе Магдебург, он, по собственным словам, впервые со времен своего выдвижения в Думу «стал очухиваться». Если раньше он жил в состоянии вечного парализующего страха («это можно сравнить с духовной проказой, с духовным сифилисом, разлагающим весь духовный организм»), то здесь нашел возможность «работать честно», организуя общество взаимопомощи, библиотеку, театр, школу, читая лекции и рефераты, что помогало ему хотя бы смягчить, если не заглушить, чувство вины[439]: «…эти годы были для меня самыми светлыми годами моей жизни»[440].

Лагерь Альтен-Грабов являлся самым крупным («целый город», по словам Малиновского) из 14 немецких и 7 австро-венгерских лагерей военнопленных, в которых большевики вели пропаганду с согласия соответствующего генерального штаба и лагерной администрации. Помимо большевистских пропагандистов, его навещали и другие агенты. Так, эстонский агент Александр Кескюла побывал в Альтен-Грабове в начале января 1915 г. и отправил оттуда германскому послу в Берне барону фон Ромбергу поздравительную новогоднюю открытку с надписью «Привет с учебного полигона Альтен-Грабов», в тексте поздравления уточнив: «Концентрационный лагерь Альтен-Грабов под Магдебургом»[441].