Малиновский здесь официально занимался пропагандистской работой. Он читал русским военнопленным лекции о Крестьянском банке и налоговой системе в России, роли театра в освободительном движении, политэкономии по «Эрфуртской программе», прочел целый цикл лекций о манифесте 17 октября. Хорошо информированное меньшевистское партийное руководство за границей знало, что он «по поручению партии ведет большевистскую пропаганду среди военнопленных»[442]. Насколько об этом специально позаботился Ленин или деятельность Малиновского являлась результатом берлинских разговоров в январе — феврале 1914 г. либо во время его краткого пребывания в германской столице перед войной и после ее объявления — неясно. Но она, несомненно, имела некоторую связь с его близостью к Ленину. Последний теперь стал опасаться (и, как доказывали письма к нему русских военнопленных, не зря), что русские слушатели узнают в бойком пропагандисте бывшего депутата Думы. Возможно, данное обстоятельство способствовало опровержению некролога. Затем Ленин опять вошел в роль строгого инструктора своего агитатора и при помощи Зиновьева возобновил интенсивные деловые отношения с «дорогим другом»[443] — что вызвало протесты у критиков Малиновского в рядах большевиков[444]. В мае 1917 г. Ленин с ложной скромностью заявил в комиссии Муравьева: «Среди наших военнопленных он [Малиновский] открыл партийные занятия, читал лекции, разъяснял Эрфуртскую программу; об этом я знаю из писем Малиновского ко мне, а также из писем нескольких других пленных, которые восторженно отзывались о Малиновском и его лекциях… Больше добавить ничего не имею»[445]. На самом деле Ленин, Крупская и, главным образом, Зиновьев вели с «дорогим другом» регулярную переписку, посылали ему пораженческие воззвания и статьи Ленина, анкеты для опроса пленных, снабжали его «пудами» пораженческой литературы для раздачи слушателям. Обширная корреспонденция Малиновского с ленинским окружением за тот период свидетельствует не только о полном идейном согласии по всем вопросам, касавшимся России и Германии; Малиновский даже подзуживал шефа к более решительным действиям, например, писал ему после Февральской революции: «Почему не слышно базельского лозунга, что будет с пораженчеством?.. Хочется верить, что с тем кризисом, который назревает, не справится даже „сам“ Гучков с Керенским, и тогда только грянет настоящая Революция…»[446]

Российское правительство узнало о деятельности бывшего сотрудника охранки из доклада своего посла в Брюсселе (21 [8] ноября 1916 г.). Бельгийский пленный, барон ван дер Эльст, сын чиновника бельгийского Министерства иностранных дел, которому после двух лет плена удалось бежать из Альтен-Грабова, рассказал о красноречивом пропагандисте Малиновском, называвшем себя «учеником Ильича», резко критиковавшем российское правительство, хулившем религию, церковь и Бога, на чьих лекциях голоса умеренных русских пленных всегда заглушались горластым меньшинством[447]. Это меньшинство образовало Альтен-Грабовскую группу РСДРП из 20 человек (Кристальс, Штамер и др.) под руководством Андрея Синицына, который помогал Малиновскому в работе, установил через него связь с Лениным и писал тому, когда Малиновский отсутствовал в лагере.

Сообщение о сведениях бельгийца вкупе с просьбой российского посла «обезвредить» Малиновского побудило российское Министерство иностранных дел через свой отдел по делам военнопленных обратиться к начальнику Генерального штаба с предложением при помощи датского Красного Креста обменять этого военнопленного на немецких пленных. Главное управление Генштаба подтвердило, что обмен Малиновского крайне необходим, и предложило воспользоваться посредничеством испанского посольства в Берлине. В успехе никто не сомневался: начальник Генштаба уже направил начальнику штаба Петроградского военного округа и директору Департамента полиции просьбу принять меры, чтобы Малиновский по возвращении в Россию «не проскользнул бы незамеченным». 17 февраля 1917 г. помощник начальника Московского охранного отделения подполковник Знаменский разослал частным приставам телеграмму: «Прошу иметь наблюдение за прибытием в Москву бывшего члена Государственной думы… Малиновского и по прибытии срочно сообщить охранному отделению»[448]. Однако германское правительство, уведомив Малиновского 19 декабря 1916 г. через лагерную администрацию о запросе российского правительства по поводу его выдачи, всячески затягивало дело и в конце концов ответило отказом, ссылаясь на состояние здоровья пленного[449].

Согласно рассказу еще одного бежавшего бельгийского пленного Ламбера, Малиновский в лагере поддерживал тесную связь с немецкими офицерами, доносил им на русских солдат, которых в наказание «привязывали к столбу», и, будучи старостой барака, сам бил солдат, заявляя: «Мы, социал-демократы, за порядок и дисциплину»[450].

Пока московская охранка готовилась «иметь наблюдение» за возвращением Малиновского и «срочно сообщать» о его прибытии, дело «провокатора» подняли в Думе депутат от правых партий Марков 2-й, а в русской печати Бурцев и «Биржевые ведомости», Ленин же в последнем вышедшем в Швейцарии номере своего «Социал-демократа» (31 января 1917 г.) непоколебимо вновь объявил выдвинутые против Малиновского обвинения «абсолютно вздорными». Когда его сторонники и «революционный народ» в конце февраля — начале марта 1917 г. разгромили здание охранки и сожгли часть документов, он мог надеяться, что при этом погибли и порочащие его партию материалы о секретном агенте Иксе. Однако важную документацию вовремя успели спрятать, и возникшие вследствие управляемого вандализма пробелы в доказательной базе удалось отчасти заполнить благодаря расследованию комиссии Муравьева и открытию архивов Временным правительством. Комиссия Муравьева опросила по делу Малиновского более 30 свидетелей (в том числе всех курировавших Малиновского полицейских чинов). Их показания подтвердили существовавшие предположения, что Ленин и его партия пользовались сознательным или невольным покровительством Департамента полиции. Ленин должен был догадываться, что по возвращении в Петроград его ждут вопросы и об этом. Следовательно, совершенно неверны позднейшие утверждения Зиновьева, будто Ленин и его товарищи только на въезде в Россию «с ужасом» узнали о роли Малиновского из статьи Каменева под названием «Иуда» (Правда. 1917. 26 марта). «Ленин побледнел, — продолжал Зиновьев. — Встревожился ужасно… „Экий негодяй! Надул-таки нас. Предатель! Расстрелять мало“»[451].