В действительности параллельно с расследованием комиссии Муравьева (в том числе снятием с Белецкого показаний о благосклонности к Ленину австрийской полиции) Ленин начал дезавуировать былого попутчика. Сначала его бернский соратник Г. Л. Шкловский как член Комитета заграничных организаций РСДРП письменно информировал Альтен-Грабовскую партийную группу о разоблачении ее пропагандиста как провокатора[452]. Группа огласила письмо Шкловского на своем заседании 18 мая 1917 г. и последовала призыву одного из ее членов исключить Малиновского из всех лагерных организаций. Она также постановила бойкотировать его, заклеймить позором как предателя и после заключения мира доставить в Россию[453]. Положение Малиновского в лагере стало тяжелым («в лагере у меня были неприятности — ох! еще какие!»), бойкот товарищей нестерпимо угнетал его. Он решил письменно просить партию о вынесении его дела на партийный суд и 30 июня 1917 г. обратился к Ганецкому, входившему ныне в Заграничное представительство ЦК РСДРП(б) в Стокгольме. Только 28 (15) августа на его просьбу ответил польский член представительства П. Орловский (В. В. Воровский), который отказал ему на том основании, что это дело подлежит не партийному, а общегосударственному суду. Тогда Малиновский направил министру юстиции Временного правительства Переверзеву прошение о содействии его приезду в Россию для судебного рассмотрения вопроса о его провокаторстве. Но Переверзева, выдвинувшего против Ленина серьезные обвинения после его попытки переворота 5 июля, Керенский уже снял с поста.

Когда правительство принца Макса Баденского в октябре 1918 г. начало отпускать пленных на родину, Малиновскому предложили вернуться в ставшую независимой Польшу. Он предпочел репатриацию в Россию. В последний раз шанс выбрать Польшу представлялся ему в середине октября, когда эшелон с репатриантами проходил через Вильну. Лишь по прибытии в Петроград он увидел новую действительность и узнал о судьбе большевистских сотрудников охранки («Приезжаем в Петроград, здесь впервые узнаю, какова действительность есть. Здесь подтверждается, что с провокаторами не иначе как расстрел»)[454]. Тем не менее он не хотел «скрываться» и упорно стремился к «цели»: ходил в Совет, желая увидеть Ленина. После четырех дней напрасного ожидания он предъявил какому-то функционеру письмо ЦК (видимо, старое), назвав свою фамилию. Через полтора часа его… арестовали и перевезли в Москву.

Малиновский предстал перед Верховным революционным трибуналом при ВЦИК. Этот суд рассматривал дела «опаснейших противников»[455] большевистского режима, как правило, приговаривая их к расстрелу. Состав трибунала отвечал его задаче. Первым государственным обвинителем Советской республики служил Крыленко, лично знавший Малиновского по Кракову и Поронину. В следственную комиссию трибунала входила бывшая жена Трояновского, а ныне жена Крыленко Е. Ф. Розмирович, «злобная истеричка», жаждавшая свести с Малиновским старые счеты за свой арест в Киеве в начале 1914 г.; бывшего супруга, который резко критиковал поведение Ленина в деле Малиновского и сильно скомпрометировал его показаниями комиссии Муравьева при Временном правительстве, она без предъявления обвинений отправила в Таганскую тюрьму. Второй следователь трибунала В. Э. Кингисепп, эстонский большевик с 1906 г., очень кратко допросивший Малиновского 29 и 30 октября, поскольку результат разбирательства не вызывал сомнений, являлся членом Президиума ВЧК. Он слыл германофилом: «Говорят, он агент секретной службы германского Генерального штаба. Через него последний поддерживает „связь“ с верховным трибуналом Советской республики и может оказывать влияние на его работу»[456]. Председательствовал на заседании трибунала О. Я. Карклин (большевик). Все судьи, за исключением левого эсера В. Н. Черного, были большевиками, один из шести судей (Г. И. Бруно) — предположительно немцем или австрийцем по национальности, еще один (К. А. Петерсон[457]) — вероятно, немецким агентом.

Исход дела был предрешен Лениным: процесс проходил в Кремле — верный знак того, чем он закончится[458]. Обвиняемому отказали в обычных правах, отклонив его просьбу отложить заседание трибунала на 4 дня, так же как и аналогичное ходатайство защитника, которого ему назначили только вечером 4 ноября, после того как другой адвокат не согласился вести дело. Вместо намеченных первоначально двух дней (5–6 ноября) процесс сократился до одного дня 5 ноября, той же ночью приговор привели в исполнение. Расстреляли и свидетелей Белецкого и Джунковского[459], тоже знавших о связях Ленина с секретными службами центральных держав.

К чему была такая спешка? Вряд ли решающую роль сыграли приближающиеся торжества по поводу первой годовщины Октябрьской революции[460] — процесс ведь мог начаться и пораньше. Причины, с одной стороны, заключались во взрывоопасности темы «измены Ленина» (со времен переворота слухи о его работе на вражеские разведки не утихали), а с другой — в международных отношениях советского правительства, особенно отношениях Ленина с Германией.