выступлении и с каждым часом глядело неприветливее. Открытая враждебность жителей уже вызвала несколько конфликтов.

Наши друзья — аянкиядо — получили анонимные письма с угрозами всякого рода, вплоть до конфискации имущества. Даже алькад не был застрахован от подобных посланий.

Все это меня волновало. По слухам, повсюду, где мы останавливались, уже циркулировали «черные списки» с именами наших доброжелателей. Тщетно ломал я голову, как обеспечить безопасность Изолины на время моего отсутствия.

Может, Холлигсворту удастся арестовать Ихурру? Я послал его в погоню за ним с небольшим отрядом и с нетерпением ждал теперь возвращения товарища.

Из раздумья меня вывел голос Уитлея.

— В чем дело, лейтенант?

— Вас спрашивает какой-то симпатичный мальчуган.

Он ввел Чипрео.

Мальчик протянул мне конверт. Я его вскрыл: в нем оказалась веточка можжевельника, на коре которого было нацарапано: «Тиуа!»

Я понял.

Туземцы называют можжевельник «Тиуа». В устах женщины это словечко звучит по-испански как «Ваша!», «Твоя!» или «С тобой!».

— Всё? — спросил я. — Больше тебе ничего не передавали?

— Нет, сеньор капитан, мне приказано только узнать, благополучно ли вы доехали.

Я разломал веточку, кусочек с начертанием «Тиуа!», спрятал на груди, а на другой нацарапал «Твой!» и, прижав к губам, передал Чипрео.

В полночь вернулся с разведки Холлингсворт с рейнджерами. Они никого не встретили.

Глава LI

ВЫСТУПЛЕНИЕ В ПОХОД

Лунная ночь сменилась робким мерцанием зари. Звуки труб разбудили рейнджеров.

В бледных лучах рассвета сновали люди, выводившие лошадей. Горнист скомандовал: «В седло!» Рейнджеры выстраивались на площади, готовясь к выступлению.

В центре — наш единственный фургон, запряженный цугом мулами. В нем багаж и раненые.

Барабанщик скрестил палочки над барабаном.

В последний раз поднялся я на азотею и окинул взглядом площадь. Кони фыркали и прядали ушами, всадники свертывали плащи. Часть рейнджеров уже села на лошадей, другие только седлали коней, некоторые подкреплялись вином на пороге кабачка. Звенели прощальные кружки.

Но в селении мы оставляли не только друзей: за решетками окон и на порогах притаились злорадные туземцы, кутаясь в сарапе, бродили угрюмые леперо, прячась по углам и бросая свирепые взгляды из-под широкополых шляп. Большинство леперо примкнуло к гверилье, но и оставшихся было достаточно, чтобы омрачить картину выступления. Девушки глядели испуганно.

Под влиянием личных неприятностей все казалось мне еще мрачнее, чем было на самом деле. Всю ночь я терзался опасностью, грозившей моей будущей жене. Опасностью, надвигавшейся, неуловимой, как призрак. Зловещие предчувствия одолевали меня. Воля расшаталась. Несмотря на свойственный мне скептицизм, я был глубоко убежден, что Изолине грозит серьезная беда со стороны Рафаэля Ихурры.

Кроме того, в стране было неспокойно.

Несколько лет междоусобия, набеги индейцев и бурные смены мексиканских правительств разоряли пограничную область.

Изолина — этот прекрасный цветок — выросла в самый разгар борьбы. Удивительно, что до сих ор цветок не растоптан.

Сеньорита де Варгас, при всей ее храбрости, лишь ничтожная былинка в вихре событий.

Ихурра способен на вероломство. Холлингсворт дал ему самую нелестную характеристику.

Неужели отказаться от командования рейнджерами? Невозможно. К тому же, затерявшись среди враждебного населения, я сам не могу считать себя в безопасности.

Наконец я решил повидать Изолину и дона Рамона и убедить их ехать с нами.

Досадно, что эта мысль так поздно пришла мне в голову. Дон Рамон, по всей вероятности, будет возражать. Как уломать упрямого старика? Он знал о моей любви к Изолине и не препятствовал нам. Удастся ли мне доказать гидальго, что жизнь его самого и дочери в опасности?

С другой стороны, Изолина не допускает мысли, что из-за такого труса, как ее двоюродный брат, надо бежать из родительского дома. Она не боится Ихурры и не разделяет моей тревоги.

Что делать? Приказано выступать на заре. Я еще успел бы съездить к сеньорите Варгас: до гасиенды недалеко.

Ради таких исключительных обстоятельств можно, пожалуй, нарушить приличия и вломиться в дом на рассвете.

Эскадрон уже выстроился в походном порядке. В последнюю минуту ко мне подошел Холлингсворт и посоветовал оставить Изолине письмо.

Я последовал совету боевого товарища, отправил сеньорите записку, полную тревоги и сомнений, и подал знак к выступлению.

Далеко разнеслись пронзительные звуки кавалерийского рожка. Я вскочил в седло. Музыка боевой тревоги и радостное ржание коня вернули мне самообладание.

Глава LII

С ДРУЗЬЯМИ

Вновь мной овладела тоска… Тщетно пытался я вздохнуть полной грудью. Холодные доводы разума не убеждали меня.

Не только разлука была повинна в дурных предчувствиях и угнетенном состоянии. Война вступила в свои права: я могу пасть на поле битвы. Могу погибнуть от эпидемии. Будущее мрачно и неопределенно.

Нет, я останусь жив. Мучителен страх не встретить больше Изолины.

Не раз я готов был повернуть коня, но, стиснув зубы, продолжал путь. Возвращаться одному в селение было к тому же небезопасно.

Крики «Смерть техасцам!» неслись нам вслед, когда мы покидали площадь. Стоило большого труда сдержать возмущенных рейнджеров.

Гверилья время от времени подавала признаки жизни.

С холмов по отступающим стреляли, но разведчики наши возвращались, никого не обнаружив. Лишь однажды заметили двух всадников, скакавших во весь опор. Они принадлежали, вероятно, к банде Ихурры.

Поблизости бродил также Каналес. Встреча с его значительным и хорошо дисциплинированным отрядом сулила худшие последствия, чем перестрелка с гверильясами, но мысль о ней вызывала в наших рядах подъем настроения. Захват Каналеса, этой «лисицы зарослей», рисовался блестящей победой, уступавшей в заманчивости только пленению самого Санта-Анны.

Надежда на столкновение