– Я просто пытаюсь сдержать обещание.

– Моя мама всегда говорила, что обещания дают для того, чтобы их нарушать. Вечная ей память.

Зной, жара, горячо, как в пекле.

Тим уходит из кафе, пытается найти тень, проходя мимо клуба Club Náutico, но тени нет нигде, а машина стоит там, где он ее оставил, на солнце, горячем, как паяльная лампа. И в салоне машины как минимум пятьдесят градусов, когда он садится, закрывает дверь и смотрит на улицу и на фасад Las Palmera, где расплывчатые контуры неоновой рекламы все больше разъедает жара. Пот струится под мышками потоком. Он включает мотор и кондиционер. Откидывается на сиденье и набирает номер, который ему дал Аксель Биома.

Отвечает женщина, тягучим голосом.

– Digame[103].

– Я ищу Рафу Васкеса.

– А кто спрашивает?

– А с кем я разговариваю?

– С его женой.

Слышны детские крики, ссоры, плач.

– Меня зовут Карл Стулман, – говорит Тим. – Я археолог из Германии. Связан с университетом в Карлсруэ. Я бы хотел спросить Рафу, когда он нашел кость динозавра.

– Тогда тебе надо ехать на кладбище, – говорит женщина. – И говорить с мертвецом.

Тим ставит машину, медленно проходит мимо. Некоторые из них выглядят так, будто у них вместо голов голые черепа. Они сидят возле кафе в тени изношенных зонтов на засранных тротуарах, пьют кофе и дешевое спиртное из стаканов для воды, двигаются рывками. На окнах кафе висят объявления: «Сначала заплати, потом закажи». Такой это район:

Son Gotleu.

Пальма римлян.

Нигерийцев.

Район вуду.

Город нищих, восьмой круг ада, хуже считается только район Son Banya.

Два километра от моря, один километр от центра, сотня метров от кольцевой. Дома, а большинство их построено в пятидесятых и шестидесятых годах, потрескались, трещины ползут по источенным солнцем фасадам, покрашенным в бледные пастельные тона.

В районе Son Gotleu всегда полно народу, просто потому, что ни у кого нет работы, куда можно было бы пойти. В углах улицы, перед магазинами с заколоченными фанерой окнами, стоят темнокожие мужчины и продают гашиш, героин и кокаин. В других углах стоят женщины, изможденные, с плохо замаскированными следами от уколов на руках, одетые в черные кожаные юбки и тонкие майки с рекламой пива.

Тим продолжает идти вглубь кварталов.

Иногда возникают такие ссоры между нигерийцами и цыганами, что они перерастают в уличные беспорядки. Тогда начинаются поджоги машин, могут и нож воткнуть в живот тому, кто просто стоит ближе и попался под руку. И только в таких случаях они переходят границу, улицу Calle de Indalecio Prieto и входят в кварталы друг друга. Цыгане живут к востоку от этой улицы, а нигерийцы к западу. На востоке застройка редкая, и цыганам не приходится жить там у кого-то под подошвами.

Нигерийские священники управляют своими сommunity[104] при помощи вуду, собирают налоги, удерживают женщин в проституции, угрожая им ритуальными проклятиями. И когда Тим подходит к старому дому, где якобы живет жена Рафы Васкеса, Лолита, то видит, как на сером асфальте лежит черный кот со вспоротым брюхом, а из его глаз торчат длинные иглы.

Дверь открыта, он входит в подъезд, видит граффити на стенах, росчерк псевдонима Valtònyc[105], осужденного на три с половиной года тюрьмы за оскорбление короля и местных властей, которым он пожелал издохнуть. Ржавые перила лестницы отогнуты в сторону, Тим поднимается на третий этаж, останавливается у ананасово-желтой двери, слышит из квартиры детские крики.

Двое, трое детей.

Он стучит в дверь.

– Иду-иду, – кричит женский голос.

Дверь открывается и выглядывает женщина, около тридцати пяти лет, кожа цвета меди, грива черных волос обрамляет круглые щеки. Взгляд не только усталый и грустный, но даже еще хуже: той степени апатии, какая бывает уже на стадии после полного отчаяния.

Белая майка, черные тайтсы. Только что накрашенные красные губы.

– Это ты звонил?

– Да, я.

Они расцеловывают друг друга в обе щеки, не прикасаясь, а только делая вид, и она впускает его в квартиру. На синем диване гостиной прыгают и вопят две девочки-близняшки, примерно лет пяти, и сопливый мальчик поменьше, лет трех. Малыш падает с дивана, но мягко, а на белом каменном полу лежит пакет со сладким печеньем и шоколадными пончиками.

Она ведет его в крошечную кухню, выкрашенную в цвет зеленого лайма, прислоняется к умывальнику, заваленному грязными тарелками, пустыми бутылками и окурками. Показывает на единственный стул.

– Садись.

Одна из девочек начинает плакать, но Лолита Васкес никак не реагирует на плач ребенка, и Тиму хочется пойти и утешить, все его существо рвется туда.

– Наплевать, не обращай внимания.

Только теперь Тим улавливает запах марихуаны и понимает, насколько Лолита Васкес под кайфом, как медленно она моргает и как далеко отсюда она находится.

– Я ничего не знаю про динозавров, кроме того, что Рафа нашел кость.

– Он что-то про это рассказывал?

Она смотрит на него.

– Мне завтра платить за квартиру, а у меня нет ни одного евро.

Он достает бумажник, девочка в гостиной продолжает кричать. Он дает Лолите Васкес купюру в двадцать евро.

– Кость оголилась после дождя. Он нашел ее, когда приехал туда в понедельник утром, работал на Bobcat[106], а они остановили работу. Потом он начал работать в фирме Manacor.

– А кто еще там с ним был?

– Без понятия. Откуда мне знать? Рабочие, прораб? Кто знает? Может, он вообще там был один, утром.

Она закрывает глаза.

Сглатывает.

Когда она снова открывает глаза, ее взгляд становится жестким, решительным.

– Авария случилась на фирме Manacor. Там он погиб. Как свинья на скотобойне.

– А что произошло?

– Электричество, – говорит она. – Они работали на лестничной площадке, и Рафа взялся за железную ограду, возле которой лежал кабель.

Она широко открывает глаза.

– БЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗ, – говорит она. – И не стало Рафы.

Девочка перестала плакать, и Тим слышит звуки мультика. Похоже на «Покемона», дублированного на испанский.