— Кажется, зашли… — жалобно булькнул Серафимчик и, расширив прорези для глаз, огляделся. — Ты не устал?

— Нет!..

— А у меня чемодан оттянул руку.

— Давай понесу, — я тотчас же взял у него чемодан. На все я был готов, лишь бы Серафимчик не передумал, не повернул обратно.

Пройдя еще немного, Серафимчик заканючил, что хочет курить. Я обернулся к нему: помогать, так во всем! Распахнув шубенку, загородил ею от ветра голову требовательного попутчика. Спичка загорелась, огонь немножко подпалил шерсть шубенки, но зато и папироска задымилась. Серафимчик благодарственно похлопал меня по плечу: выручил, мол, спасибо. Но, накурившись, он захотел пить. Я утолял жажду снегом, малость помогало. Горсть снега протянул и Серафимчику.

— Позобай!

На дорогу мы вышли уже на рассвете. Первого же встречного спросили, сколько осталось идти до станции. Ответ не утешил: верст десять с гаком. Серафимчик присвистнул. А когда стали попадаться встречные подводы, каждую он провожал взглядом. Я при этом затаивал дыханье: все больше и больше боялся, как бы попутчик не повернул обратно. Ему что — Иона примет, ну может, для порядка отвесит оплеуху-другую. А мне теперь уж путь к «гусару» закрыт.

— Похлебать бы сейчас щец с мясом, а, Кузь? — по-прежнему шагая позади меня, подал голос Серафимчик. — Или картошечки со свининой. Батя с Гришухой поди уж завтракают. Ты хочешь?

Я сглотнул слюнку:

— Ничего не хочу.

— Счастливчик! А я голодать не могу. Однажды вот так же в дороге проголодался, так ноги задрожали и упал.

«Неужели и сейчас задрожат у него ноги, неужели упадет? — напугался я. — Тогда все пропало». И начал просить его:

— Серафимчик, не надо… не думай о еде. Я не думаю — и ничего… Ты о станции думай.

— Есть хочу! — твердил Серафимчик. — Щец бы…

— Есть, есть, — рассердился вдруг я. — Тогда бы и не шел, обжирался бы щами да получал синяки от своего бати.

— А ты не больно разевай рот! — прикрикнул на меня Серафимчик. — А то я могу…

Он не досказал, но я и так знал, что Ионов сынок все мог — и обругать, и дать взбучку, а самое главное — отказать в покупке железнодорожного билета. Без билета же далеко не уедешь!

На железнодорожную станцию мы пришли вконец обессилевшие. К счастью, на поезд не опоздали. Серафимчик успел не только билеты купить, но и постоять у буфетной стойки, выпить водки и закусить. Я вынул было свои пятаки, чтобы купить бутерброд, однако в тесном зальце зазвенел колокольчик: надо было садиться в вагон.

В вагоне, переполненном и душном, мне удалось забраться на верхнюю полку под самый потолок и лечь калачиком среди корзин и мешков, а Серафимчику, разомлевшему от выпивки, кто-то уступил место на лавке. Вагон качало, колеса отчаянно стучали на стыках рельсов, и я, чтобы не свалиться, ухватился за стойку. Тепло разморило меня, и я забылся во сне.

Проснулся утром. Окно розовело от солнца. В вагоне людской гуд. Пахло хлебом, онучами, потом; из рук в руки переходил большой закоптелый чайник, наполнялись кипятком кружки, чашки. У меня кружилась голова, во рту пересохло и тоже хотелось пить. Но прежде чем слезть, поглядел на то место, где вчера сидел Серафимчик. Сейчас его тут не было, на его месте сидел дюжий мужик с бородой Христа.

— Серафимчик! Эй, Серафимчик! — закричал я.

— А ангелочка, херувимчика не хочешь? — откликнулся снизу человек с Христовой бородой. — Твой Серафимчик когда ишшо вылез, в самом Ярославле.

— Как? — всполошился я. — Не может быть, тут он где-нибудь, тут.

— Тогда поищи, — прогрохотала Христова борода.

— Слезай, попей кипяточку, малый, — позвала меня пожилая женщина, раскрывая сумку с едой. — Доедешь небось и один. Тебе куда?

И только после этого вопроса до меня дошел весь ужас моего положения: точного-то адреса Серафимчик не назвал, велел всецело надеяться на него. Вот и понадеялся! Что же теперь делать? Я совсем растерялся. Негодовал на Серафимчика и злился на себя. Кому доверился-то? Не знал, что ли, его? Разве мало он насмехался над тобой? Погуляет он в Ярославле и опять к бате под крылышко. А я?..

От волнения или от чего другого у меня сильнее закружилась голова, и все поплыло перед глазами. В висках — стукоток. Дотронулся до лба, руку, как огнем, обожгло. Что это? Неужто захворал?

— Паренек, где же ты? — снова послышался женский голос. — Или туда тебе подать?

Но теперь и пить мне расхотелось, не до этого. Стукоток в голове становился все болезненней, все тяжелее стало дышать.

…Ничего я не помнил, кто и где снимал меня с поезда. Очнулся в незнакомом помещении. Белые стены, белые занавески, вся в белом какая-то женщина, склонившаяся надо мной и щупавшая пульс.

— С пробуждением! — улыбнулась незнакомка.

— Где я? — разжал я сухие губы.

— В больнице, голубчик, — ответила женщина. — У нас в гостях. Спокойно, спокойно, сейчас уже ничего страшного.

— А было страшное?

— Ты, дружок, перенес сильное воспаление легких. Видно, тяжеленька была у тебя дорога. Все метался и бредил модами, ругал какого-то Серафимчика.

— Моды, Серафимчик? — я постепенно восстанавливал в памяти дорожные происшествия. Да, ехал за модами, ехал не один, с Серафимчиком, но тот бросил меня в пути, бросил, несмотря на уговор. Ясно, из-за него я и простыл, ведь сколько шел впереди, защищая его от ветра, да еще глотал снег, когда под тяжестью Серафимчикова чемодана потел.

— Откуда будешь-то?

— Из Юрова. Деревня есть такая на Шаче, в буйской стороне.

— Далеко заехал. Знаешь, где ты сейчас? В Вологде.

— В Вологде? — удивился я.

— Да. Здесь тебя и сняли с поезда. Больного, в жару. Но теперь, повторяю, все страшное позади. Деньков через пять отправим в твою буйскую сторону. Мама небось ждет?

…На это я мог бы ответить неделей позже, когда увидел мать. Встретила она меня горестным вздохом: «Господи, что же это происходит? — И распорядилась: — Ладно, живи пока дома. Батьке в чем ни то будешь помогать. Сослепу уж сколь разов обсчитывался, Дела-а!..»

Тетрадь третья

Здравствуй, ячейка!

Невеселая весна

Радоваться? Мама с некоторых пор, точнее — с весны стала называть меня молодым хозяином. Но радоваться ли? Весна стояла ненастная, целыми днями моросили дожди, а мне одному приходилось пахать на усталой Карюшке раскисшую землю.

Ох уж эта пахота! Плуг часто зарывался по самую станину, и новокупленная Карюха вставала, хлопая боками. Чтобы вытащить орало, приходилось и мне впрягаться в постромки, а когда и это не помогало, круто