– Как мне сказать ему, что Гэвин был прав? Ведь я потому уехал, что, хотя отец умер, он, действуя через меня, был способен уничтожать все и всех, кто попадался мне на пути…

В груди Лиама открылась болезненная пустота, и у него прервалось дыхание. Постепенно его пальцы сплелись с пальцами Филомены.

– Я превратился в Демона-горца для них, вы понимаете? Не для славы империи, не для клана Маккензи. И не для того, чтобы добиться славы и богатства для себя. Я всегда думал: если я погибну на войне, покину этот мир как герой, мои дети будут вспоминать меня с любовью. И не только это. Им будет обеспечено надежное будущее в обществе. Поэтому я всегда первым шел в атаку; не размышляя, ввязывался в самые опасные переделки. Каждая битва, каждое сражение должны были стать для меня последними. Мне кажется, не только Эндрю, но и я полагал, что мне нужно стать просто воспоминанием, а не человеком с дурным характером, с которым приходится жить, о ком Эндрю думает, что лучше бы он не возвращался домой!

– Он не имел это в виду, – уговаривала его Филомена.

– Он вправе так думать, – пробормотал Лиам, обеспокоенный и одновременно завороженный ощущением мягкой маленькой руки, лежащей в его ладони.

– Но он так не думает.

Филомена снова сжала его руку, и вот что странно – он почувствовал, что напряжение в его груди немного ослабело, и теперь можно вздохнуть.

– Он вас любит и поэтому так сердится. Он хочет, чтобы вы его любили, чтобы вы его учили. Мне кажется, ему необходимо знать, что даже если он проявит характер, вы его не покинете.

Для Лиама Филомена была его единственным спасением в разрушительных, все прибывающих волнах эмоций, которые он никогда не позволял себе испытывать.

– Что, если сейчас уже слишком поздно?

Его страхи усилились и обрели ощутимую тяжесть. Теперь, когда он высказал их, они стали еще весомее и грозили раздавить его.

– Я считаю, если в Эндрю сегодня произошел некий надлом, то его можно исправить так же быстро и надежно, как мою сломанную дверь.

В ее голосе послышался смешок, и он подумал, что Филомена хочет таким образом снять напряжение. Несмотря на это, уголки рта Лиама опустились от стыда за свое поведение – он вспомнил, как силой выбил дверь ее комнаты. А ведь это была единственная иллюзорная гарантия ее безопасности.

– Мне не следовало вести себя как варвар. Я не хочу, чтобы вы боялись меня, барышня. Утром ваша дверь будет отремонтирована.

Несколько минут она молчала.

– Не думайте об этом больше, – сказала Филомена. – Давайте оба выбросим это воспоминание из головы и двинемся дальше.

Лиам надеялся, что она сможет забыть, но про себя знал, что еще бесконечное множество дней его будет мучить воспоминание о ее роскошном теле. Его глаза уже приспособились к темноте, и то, что скрывали тени, дополняло воображение, рисуя совершенные формы ее груди и бедер.

– Я знаю, что между нами есть серьезная проблема, – решилась заговорить Филомена. – Я не знаю, что вам сказал лорд Торн и отчего вы решили, что я позволила ему войти в мою комнату. Но уверяю вас – у меня нет никаких намерений относительно вашего брата, и я никогда не помышляла вести себя так, чтобы…

– Я знал, что Гэвина нет в вашей комнате, – заверил ее Лиам. – Он бы не осмелился. Я запретил ему беспокоить вас в дальнейшем, и он покинул дом.

– Запретили?

Лиам понял, что ей не понравилось это слово, по той растерянности, с которой она его произнесла.

– Если граф отправился домой, то кого вы искали?..

Ей потребовалось всего две секунды, чтобы сообразить, а потом выдернуть свою руку.

– Значит, вы ворвались в мою спальню, чтобы найти там… Эндрю? Вы сломали дверь, потому что думали, что ваш сын находится здесь в середине ночи?

Филомена сначала растерялась, потом недоумевала. А мозг Лиама, затуманенный выпитым виски, не мог сообразить, что нужно сказать.

– Боже мой! – Филомена встала и отвернулась от него, потом отступила на несколько шагов и сложила руки на груди, стараясь защитить себя.

Ее успокоительное прикосновение было утрачено, и Лиам вскочил на ноги.

– Рианна сказала, что вы оба пошли наверх одновременно. К тому же последнее время вы оба меня избегали. Иногда вы вместе куда-то уходили, а если не уходили, то секретничали. Я же не знал, что это относилось к той маленькой собачке.

Филомена медленно к нему повернулась, и Лиам обрадовался, что ее лицо было скрыто темнотой и он не мог видеть те эмоции, которые выражал ее взгляд.

– Значит, вы думали, что я… Господи, я даже не могу вслух это произнести!

Ее рука взлетела ко лбу, и она стала тереть его, как бы стараясь удалить оскорбительную для себя мысль. Лиам изо всех сил искал какое-нибудь оправдание, чтобы она поняла его.

– Вечное мрачное настроение Эндрю приводило к тому, что от нас уходили все гувернантки, и вдруг он начал общаться с вами, как будто вы ему луну подарили.

– Это называется симпатия, – прошипела она, – привязанность. Вы разве не знаете, мы можем испытывать такие чувства без всякой склонности к извращениям.

– Я знаю. – Он сделал шаг в ее сторону, но она отступила. – Он красивый мальчик на пороге взросления и много думает о женщинах, а вы хороши собой и чертовски привлекательны. Вы не можете меня винить за подозрения…

– Вам следовало бы иметь повод посерьезнее, чем просто подозрения, прежде чем ломать мою чертову дверь!

Лиам не знал, что сказать. Прежде всего, никто еще не смел его перебивать, а кроме того, он впервые слышал, как она употребила грубое слово. Филомена, конечно, была права, ведь он испытывал не только подозрения. Он ревновал.

– Мне придется уехать, – прошептала Филомена, по-прежнему прижимая руку ко лбу, будто боясь, что разум покинет ее, если она отпустит руку.

Лиам ущипнул себя за переносицу. Непонимание начало превращаться в катастрофу.

– Нет, это я уйду, и мы обсудим это завтра утром.

Они сумеют во всем разобраться, когда он сможет думать яснее. Он разберется со своими эмоциями – с теми, что кипят прямо под кожей, и с теми, с которыми он постоянно борется: с похотью, гневом, желанием и сожалением. Другие он похоронил в могиле вместе с отцом. Нужно дождаться дня, чтобы разобраться со всем этим при свете.

А есть и новые эмоции, еще незнакомые, их тоже нужно рассмотреть и понять: нежные, мягкие, напоминающие…

– Нет, – сказала она жалобно, и его внимание снова вернулось к ней. – Это не обсуждается. Мне придется уехать тут же. Я не могу здесь больше оставаться. Больше не могу.

Лиам охватила тревога.

– Вы имеете в виду уехать из Рейвенкрофта?

– Да, уехать из Рейвенкрофта!