себе их ребенка с большим футбольным мячом в руках. Какими бы неоформленными и неотчетливыми ни были эти его фантазии, они ласкали его душу. Долгое время он был потерянным человеком, обитал на обочине жизни, но теперь он обрел щедрую надежду, из которой могло вырасти все что угодно. Из отеля он позвонил Ндали, но она не ответила. Он лег в ожидании ее ответного звонка и задремал.

Ониекеруува, когда он с визой вернулся в Умуахию, его отъезд обрел черты определенности, как тревоги и страхи, им порожденные. Последняя неделя перед отъездом пронеслась со скоростью леопарда, преследующего жертву. Вечером перед его отъездом в Лагос, где он должен был сесть на самолет, он изо всех сил старался утешить Ндали. Потому что ее грусть в эти последние дни выросла, словно колоказия в сезон дождей, до таких размеров, что ему оставалось только удивляться. К этому времени они уже загрузили в фургон последние вещи, которые он не смог продать. Большинство из них принадлежало когда-то его родителям. Элочукву, который присоединился к ним, взял себе красный аккумуляторный фонарь «Бинатон». Мой хозяин отдал ему эту вещь, не требуя денег. Ндали ничего не взяла себе. Она возражала против того, что он продает свои вещи. Поскольку он перегонял фургон в гараж дядюшки в Абе, она спрашивала, почему и вещи не оставить у дядюшки. И теперь, когда они начали собирать в фургон вещи из последней комнаты, она совсем сломалась.

– Ей тяжело, – сказал Элочукву. – Ты должен это понять. Поэтому она себя так и чувствует.

– Я понимаю, – ответил мой хозяин. – Но я отправляюсь не в Элуигве. Я не покидаю этот мир.

Он прижал ее к себе и поцеловал.

– Я этого и не говорю, – рыдая, сказала она. – Я не о том. Я видела всякие сны в последние дни. Плохие сны. Ты продал все из-за меня и моей семьи.

– Так ты опять не хочешь, чтобы я ехал, мамочка?

– Нет-нет, – ответила она. – Я же сказала – езжай.

– Ну, видишь? – Элочукву всплеснул руками.

– Я скоро вернусь, и мы снова будем вместе, мамочка.

Она только кивнула и вымучила улыбку.

– Вот оно! – воскликнул Элочукву, указуя на ее лицо. – Теперь она счастлива.

Мой хозяин рассмеялся, потом обнял ее и прижался губами к ее губам.

В такие моменты, Эгбуну, когда человек собирается оставить своего спутника на длительный период, они оба все делают в спешке и с удвоенным неистовством. Разум переваривает происходящее и складывает его в отдельный сосуд, чтобы запомнить навсегда. Вот почему мой хозяин всегда, снова и снова будет вспоминать, как она держала голову и говорила ему в лицо, когда они закончили сборы.

Оторвавшись от нее, он со слезами побежал в дом. Там остались одни голые стены. Несколько мгновений он почти не узнавал комнаты. Даже двор перестал быть похожим на прежний. Красноголовая ящерица замерла там, где всего пять дней назад обитали его птицы, к ее лапе прилипло смятое перо. Когда они только начали грузить вещи в фургон, он понял, что жизнь человека в некотором роде может измеряться принадлежащими ему вещами. И он остановился, чтобы подвести итог. Он видел перед собой большой компаунд, существующий уже много лет, имеющий свою историю, постройки, включая его курятник, и все это до сего дня принадлежало ему. Принадлежала ему и небольшая ферма со всеми ее урожаями и плодами. А также вся мебель в доме, старые фотографии – черно-белые дагерротипы. Все виниловые альбомы, купленные еще его отцом, почти целиком заполнившие джутовый мешок, старый радиоприемник, чемоданы, воздушные змеи – много всего. Он унаследовал даже такую странную вещь, как ржавую дверь от первой машины его отца (той, которая разбилась у Оджи-ривер) 1978 года. Еще были отцовское охотничье ружье, из которого отец застрелил гусыню, мать того гусенка, две керосиновые плитки, холодильник, маленькая полка у обеденного стола, большой оксфордский словарь на табурете у отцовской кровати, барабан икоро, висевший на стене в спальне отца, отцовский отделанный металлом портфель, в котором лежала растерявшая большинство пуговиц биафрская армейская форма с пятнами крови, с многочисленными швами, кривые ножи, отцовская коробка с инструментом, оставшаяся одежда сестры, все еще хранившаяся в шкафу, десятки фарфоровых изделий, деревянные ложки, кухонные пестик и ступка, пластиковые кувшины для воды, старые банки из-под кофе, наполненные пауками и их яйцами, и даже фургон, на котором было написано название фермы и который много лет оставался единственной машиной отца. Он владел участком земли, на котором вырос. Но ему принадлежали и вещи, не имеющие цены: душевая лейка из листьев гуавы, в сотне мест пропускавших воду во время дождя, воспоминание о воре, который как-то раз перебрался через забор на компаунд, спасаясь от рассерженной толпы, грозившей его линчевать, страх беспорядков, мечты, которые передал ему отец, многочисленные рождественские праздники, воспоминания о множестве поездок по стране, онемевшая надежда, которая не заговорит, ярость, которая не даст себе воли, ход времени, радость жизни, скорбь смерти – все это много лет принадлежало ему.

Он огляделся вокруг, посмотрел на ограду, на гуаву, на все, и ему пришло в голову, что эта земля была его неотъемлемой частью. С этого момента он будет жить в настоящем, но и эта часть останется с ним – так животное тащит за собой свой хвост. Именно эта мысль надломила его сильнее всего и заставила разрыдаться, когда Элочукву, который должен был передать ключи от дома новому хозяину, запер дверь.

Гаганаогву, мой хозяин плакал еще и потому, что человеческий ребенок рождается, не зная, кем он был когда-то в прошлой жизни. Он рождается – вернее, рождается заново – таким же бессодержательным, как поверхность моря. Но по мере роста он обретает воспоминания. Человек живет благодаря накоплению того, что он узнал. Вот почему, когда он пребывает в одиночестве, когда все остальное отшелушилось от него, человек погружается в мир внутри себя. Когда он пребывает в одиночестве, все это складывается и соединяется в нечто целое. Истинное состояние человека – то состояние, в котором он пребывает, когда один. Так как, когда он один, некая часть всего того, что составляет его существо – глубинные эмоции и глубинные мотивы его сердца, – из пучин его «я» поднимается на поверхность. Вот почему когда человек один, на его лице появляется выражение, не похожее вообще ни на что. Никто другой не увидит и не узнает этого лица. Потому что, когда к нему подойдет кто-нибудь другой, это лицо исчезнет, втянется в себя, как щупалец, а вместо него появится