другое, с новым выражением, отвечающим новому лицу. И вот почему, когда мой хозяин в одиночестве во время ночного пути в Лагос погрузился в воспоминания, лицо у него при этом было таким, какое никто никогда не увидит.

Хотя его всю ночь и беспокоил запах человека, сидевшего справа, он много раз засыпал, и его голова прислонялась к одному из стоявших на полу мешков, доходивших до спинки сиденья. Ему снились яркие сны. В одном из них он и Ндали шли по проходу в церкви. Повсюду горел свет, даже над изображениями святых, Джизоса Крайста и Мадонны на стене за алтарем. Это была церковь Ндали, о которой она часто ему рассказывала. Священник, отец Самсон, стоит со сцепленными руками, с них свисают четки. У небольшой комнатки священника звучат низко-басовые барабаны, по которым барабанит церковный служка с глубоким шрамом на голове. Мой хозяин, улыбаясь и пританцовывая, видит, как семья Ндали выходит вперед. Ее мать в элегантном платье. И ее отец, и Чука, чья борода стала еще длиннее, ее очертания четко виднеются на фоне яркой, светлой кожи. Отец и сын тоже улыбаются, на обоих костюмы. И теперь он смотрит на себя с восторгом: на нем такой же костюм, как и на них! На всех троих. И такой же на Элочукве. Но вот еще один человек: кто это, с жирными щеками, круглой головой, стрижкой в виде острова – вокруг голая кожа, а волосы над ней торчат конусом? Джамике, это же Джамике, человек, который помог ему. На нем тоже такой же синий костюм и черный галстук. Он танцует, замыкая процессию, идет за моим хозяином, потея под ритм свадебной песни.

Мою жену даровал мне Бог,

Моего мужа даровал мне Бог,

То, что дал мне Бог,

Продлится до конца времен.

Он проснулся, увидел, что автобус едет по шоссе, которое сейчас проходит через лес. Кроме света фар их автобуса и легковушек, грузовиков, фур, проносящихся мимо, другого освещения не было. Он выпрямился на сиденье и подумал о предыдущем вечере, вечере, который нелегко дался Ндали, тьма которого постепенного сгущалась, как дождевая вода, медленно капающая в бутылку. Он видел, как она переживала весь день, изо всех сил пыталась держать в себе свою печаль, а он ей все время говорил, чтобы она не плакала. Но когда наступила ночь, она, хотя и заболела, и начала потеть, как при малярии, попросила его сделать это, потому что больше такой возможности у них не будет. И тогда он медленно стащил с нее трусики, слыша барабанный бой собственного сердца. И вот она снова лежала голая, готовая принять его, с закрытыми глазами, с улыбкой предчувствия и с капельками слез на веках. Он расстегнул свои шорты. А потом он медленно – нежно держа ее руку, ощущая ее руки на своей шее – любил ее, и она крепко держала его все это время, так крепко, что фонтан его семени ушел в нее, а потом вытек наружу, окропил его ноги.

Когда он снова уснул, я выплыл из него, как делал всегда во время его сна. Но я увидел, что автобус переполнен духами-хранителями и всякими скитающимися существами, и гул стоит невыносимый. Один из них, призрак, акалиоголи, который явился в таком прозрачном тумане, что походил на малое пятно на материи ночи, остановился рядом с молодой женщиной, она спала на переднем сиденье, положив голову на плечо человека рядом с ней. Призрак встал перед ней и сказал, рыдая: «Не выходи за Околи, пожалуйста, не выходи за него. Он злой, он меня убил. Он лжет. Не выходи, не выходи, Нгози, или мой призрак никогда не найдет себе покоя. Нгози, пожалуйста, не выходи». Произнеся эти слова, он возопил во всю мочь душераздирающим похоронным голосом. Потом он стал повторять свою мольбу снова и снова. Некоторое время я наблюдал за этим существом, и мне подумалось, что он делает это уже довольно давно, возможно, много лун. Мне стало грустно за него – оньеува, оставленный своим телом и духом-хранителем, он не в состоянии подняться в Аландиичие, не в состоянии реинкарнироваться. Это ужасно!

Остальную часть пути мой хозяин проспал, а проснулся оттого, что автобус ехал по парку Оджота и жуткие, огромные выбоины на дороге внезапно стали кошмаром среди белого дня. Шел небольшой дождь, и уличные торговцы – продававшие хлеб, апельсины, наручные часы, воду – укрылись под навесом из цинковых листов на металлических опорах, на щите красной краской было написано название парка. Некоторые женщины надели на головы черные полиэтиленовые пакеты. Продавец бутилированной воды бросил вызов дождю и, прищурившись, подбежал к остановившемуся автобусу. Мой хозяин быстро вышел – он давно не полоскал рот, и его это беспокоило. Он не забыл: Ндали сказала ему, чтобы он прополоскал рот в аэропорту перед рейсом. А иначе он прилетит на Кипр с дурным запахом во рту.

Он не успел вытащить две большие дорожные сумки из автобуса, как двое мужчин, таксисты, бросились забирать их у него. Он позволил это сделать первому, невысокому костлявому человеку с глазами навыкате. Мужчина извлек сумку с потрясшей моего хозяина быстротой и уже был на выходе с автобусной стоянки, а мой хозяин еще даже толком понять не успел, что тот делает. Он поспешил за таксистом, прижимая к животу обеими руками свою вторую сумку. Накрапывал дождь, а он следовал за мужчиной в плотном потоке машин, протискивался между гудящими малолитражками и автобусами в наполненном шумами воздухе. Вдалеке высился мост, а за ним лежало водное пространство. Повсюду, казалось, были птицы, много птиц. Мужчина подошел к недостроенному зданию из дырявых кирпичей, на крыльце которого сидели несколько человек. Мужчина остановился перед одним из двух сильно потрепанных такси. Сзади у машины была большая вмятина, одно из боковых зеркал отсутствовало, от него осталась только половина пластмассового держателя. Таксист швырнул сумку моего хозяина в пыльный багажник, взял вторую сумку у него из рук, сунул туда же поверх запаски. Потом, захлопнув крышку багажника, движением руки пригласил моего хозяина садиться. «Аэропорт!» – услышал он голос водителя, обращенный к одному из людей на крыльце. После чего и сам водитель сел в машину.

Вторая

Второе заклинание

Дикенагха, Эквуеме —

Пожалуйста, прими мое второе заклинание на языке Элуигве как подношение…

Прими его как равное нгоборугу-оджи, четырехдольчатому орешку колы…

Я должен воздать тебе хвалу за ту привилегию, которую ты