убеждена, что съемки – это хорошо. «Мы должны заглушить все гадости, что о тебе говорили люди», – аргументировала она.

И все же в этот момент стремновато осознавать, что каждое мое движение фиксируется. Но, как говорит мама по-кантонски, «если уж намочила волосы, надо мыть голову». Другими словами, теперь назад дороги нет. Я делаю мощный подкрепляющий вдох и снова вскидываю меч, готовясь продолжить речь.

Однако не успеваю я произнести хоть слово, как по школьному двору разносится другой громовой голос.

– Всем добрый день. Будьте добры, пройдите за мной в актовый зал.

Я чувствую, как от моих стоп концентрическими кругами распространяется шок повисшей тишины. Слегка дрожа, я снимаю с лица повязку и у входа в крытую галерею вижу доктора Гуинна с мегафоном в руке.

25

Перед собравшимися стоит доктор Гуинн, а рядом с ним ошеломленная миз Гринберг и обеспокоенный мистер Пауэлл.

– Спасибо за мирное сотрудничество, – говорит он всем нам с улыбкой. – Я высоко ценю ваш активизм. Приятно сознавать, что так много учеников преданы высоким идеалам. Однако я должен напомнить, что вы организовали протест во время уроков, а у нас в школе есть правила, и им необходимо следовать.

Директор объясняет, что прогул уроков и дезорганизация обучающей среды других школьников (посредством акции мы совершили оба эти проступка) могут повлечь за собой отстранение от занятий.

– Но, видите ли, – со смешком продолжает доктор Гуинн, – мне кажется крайне ироничным наказывать за то, что человек сбежал с урока, дополнительным, навязанным отстранением от уроков.

Вместо этого нас всех будут в течение пяти дней оставлять после занятий, начиная с этого дня.

В ответ на его решение поднимается тихий ропот. Оставаться после уроков, естественно, лучше, чем быть отстраненными от занятий, но целую неделю?

Это жестоко. И, главное, ради чего? Чтобы я могла стать главредом «Горна»? Естественно, все здесь собрались, потому что поддерживают феминизм, а может, просто поскольку считают, что Серена Хванбо крутая – но если разобраться, по сути, ребята оказались здесь из-за меня. Из-за того, что я говорила о сексизме и о Лене. Вот только они не знают, что я на самом деле о нем думаю.

На меня накатывает тошнота.

– Подождите.

Я встаю так быстро, что мой стул пошатывается и чуть не падает назад. Все смотрят на меня.

– Да, Элайза? – обращается ко мне доктор Гуинн.

– Я думаю, после уроков должна остаться только я.

Окружающие принимаются перешептываться. Касси опускает фотоаппарат и, повернувшись к Оливии, делает круглые глаза, а та даже на миг перестает строчить в блокноте. Вайнона качает головой и жестом велит мне сесть, но от этого желудок у меня только сильнее сжимается – мне ужасно стыдно, что я и ее в это втянула.

Увидев мои метания, Серена наклоняется вперед.

– Все нормально, Элайза, – шепчет она, расцепив скрещенные прежде ноги. – Мы вместе заварили кашу, вместе будем и расхлебывать.

И тут я вспоминаю: Серене нельзя оставаться после уроков, потому что тогда она не сможет баллотироваться на должность школьного президента.

Человек, которого в прошлом году оставляли после уроков, в новом году не может быть членом Ученического совета.

– Нет, – возражаю я. – Начала все я. И только меня надо наказать. У всех остальных только первое нарекание. А у меня уже второе.

Доктор Гуинн скрещивает руки на груди:

– Элайза, ты не забыла, что директор здесь я, а не ты?

– Извините.

Я сажусь на место. Серена пытается встать и начать спорить, но я ее останавливаю.

– Все это моя инициатива, и это было ошибкой. Надо было послушать вашего совета и найти менее агрессивные способы выразить свое мнение. – Мне так хреново из-за всего этого протеста, что провернуть трюк в духе «mea culpa» не так уж сложно. – Пожалуйста, не надо наказывать остальных. Они просто пытались поддержать точку зрения, которую считали правильной. А вот мне надо было думать о последствиях, и теперь я хочу взять на себя ответственность за свой поступок.

Доктор Гуинн отвечает не сразу, и в повисшей тишине миз Гринберг переглядывается с мистером Пауэллом, а потом покашливает.

– Пол, – говорит она, – я думаю, что все и так вынесли для себя урок из сегодняшних событий. Может, лучше всего будет сейчас обойтись просто предупреждением?

– Я согласен, – поддерживает мистер Пауэлл. – Кроме того, это была бы слишком большая нагрузка для преподавателя, который сегодня дежурит с учениками, оставленными после уроков.

Наконец доктор Гуинн принимает решение.

– Ну что ж, – говорит он, – все мы услышали ряд веских аргументов. Похоже, Правосудие, – тут он указывает на меня, – привело за собой Милосердие, – он делает ладонью жест в сторону миз Гринберг. – Мы последуем твоей рекомендации, Джилл. Относительно всех, кроме Элайзы.

Его заявление снова вызывает гомон, но в этот раз куда менее страдальческий.

– Что касается тебя, Элайза, – продолжает директор, – будь добра, подойди в мой кабинет в начале седьмого урока. Там можешь подождать до официального начала наказания.

•••

Сегодня оставленные после уроков ученики сидят в кабинете миз Перес, и когда я появляюсь на пороге, еще не совсем расставшись с образом богини Правосудия, она бросает на меня сочувственный взгляд. Я где-то потеряла меч и весы, но черная повязка все так же окутывает мою шею.

– Боролись за правое дело? – спрашивает она, когда я проскользнула за первую парту и разгладила складки на платье.

Здесь я сидела каждое утро в прошлом году на уроках мировой истории. Старенький проектор, на котором миз Перес показывала нам картины и политические карикатуры, все так же подвешен под потолком в центре класса. Тема занятия до сих пор не стерта с доски. Все по-прежнему, и все это будто в тысячах километров от меня.

– Попытались, – отвечаю я, – но это сложно. Похоже, я вроде как подняла белый флаг.

– Я думаю, ты сделала так ради друзей, – говорит миз Перес. – Не надо это обесценивать.

Входят еще несколько ребят, и учительница отмечает присутствующих. Как только все уселись, она объясняет правила поведения. Нам можно делать домашнюю работу или читать, но говорить и пользоваться любыми электронными устройствами запрещено.

– И не спать, – добавляет она и ждет, пока Брюс Квок, который уже уложил голову на парту, сядет прямо.

Я пялюсь в окно. Жалюзи не до конца открыты, поэтому двора за окном почти не видно, но мне удается временно себя ослепить тем, что я слишком долго таращилась на яркие косые лучи послеполуденного солнца.

Миз Перес подходит ко мне.

– Я подумала, что тебе это может быть интересно.

Она протягивает изрядно потрепанную книжицу в