Сергей намеренно прервал на два месяца переписку с Дашей, решив, что им обоим нужно время, чтобы отвыкнуть друг от друга, чтобы письма не стали неотъемлемой частью их жизни. Рядом была Эля — изысканно красивая, похожая на супермодель, но такая искусственная, неестественная, наигранная. Ею можно было любоваться, давая мыслям возможность снова и снова возвращаться к девушке на фотографии.

Сергей затушил сигарету, безжалостно раздавив ее в пепельнице, и вернулся в комнату, где в роскошном розовом пеньюаре спала Эля. Он неслышно прошел мимо нее, достал из кармана пиджака портмоне и, вернувшись на балкон, вынул из него сложенную вчетверо фотографию. На него весело смотрели синие, как вода глубоких озер, глаза Даши. Сергей долго всматривался в это открытое, бесхитростное, без следа косметики лицо, потом резким движением свернул фотографию и снова спрятал в портмоне.

— Бред, — сказал он. — Полный бред. Такого не может быть.

Достал очередную сигарету и закурил, думая о чем-то своем…

— Даша, есть предложение, — произнес Андрей, когда она пришла вылить из баночки жидкость, которую он откашливал и сплевывал.

У Андрея был рак легких, и Даша, выплескивая содержимое баночки в унитаз, заметила, что с каждым разом примеси крови становится все больше и больше. Она тщательно ополоснула баночку, обработала ее раствором хлорамина и, вернувшись в палату, спросила:

— И какое же, Андрюша, у тебя ко мне предложение? Если собираешься предложить мне руку и сердце, то скажу сразу: мне еще рано, я хочу побыть молодой и свободной.

Даша улыбнулась. Ей нравился этот худеющий на глазах, но не потерявший чувства юмора, не предающийся унынию паренек. Он всегда старался всем помочь, чем мог, хотя был уже таким слабым и истощенным, что еле передвигался в инвалидной коляске.

— Ага, я понял. Намекаешь, что я старый для тебя? — пошутил Андрей. — А ты паспорт мой посмотри! Да что там паспорт? Я еще, как Зевс на колеснице, могу промчаться по коридору! Если, конечно, кто-нибудь сзади подтолкнет.

— Так что у тебя за предложение? — улыбнулась Даша вечному оптимисту.

— О твоих стихах говорит все отделение…

— Это не мои стихи. Я, к твоему сведению, бездарь. Ни одного четверостишия за свою жизнь не состряпала. Так о чем там еще говорит наше отделение?

— О том, как ты красиво и душевно умеешь их читать.

— Ты хочешь, чтобы я тебе что-то прочла?

— Все хотят, — вздохнул Андрей. — Я не против, чтобы ты лично мне читала их ежедневно, но это будет чистый эгоизм с моей стороны. Мы тут подумали и решили попросить тебя устроить литературный вечер.

Даша задумалась.

— И как вы это себе представляете?

— Предлагается такая программа. Учти, составил я ее сам, так что прошу учесть мои заслуги. Первое — объявление, вступительная речь; второе — выступает Даша с чтением лирических произведений; третье — художественная часть.

— И что в этой части будет?

— Будем готовить концерт. Пары песен, я думаю, хватит.

— Интересно… — задумчиво протянула Даша.

— Откроем двери всех палат, чтобы было слышно лежачим, а ходячие пусть не отлеживают бока, а выходят в коридор. Совсем уже обленились, — для виду пробурчал Андрей.

— И когда будет этот вечер?

— Да хоть сегодня! Голому собраться — только подпоясаться.

— Мне надо тетрадь из дому принести, подготовиться, — сказала Даша. — Я что, все наизусть помню?

— Думаю, завтра, в субботу, будет даже лучше, — согласился Андрей. — Вроде бы как выходной день, а то мы здесь так заработались…

— Андрей, — засмеялась Даша, — с тобой не соскучишься! А идея хорошая. Мне она нравится.

Двери всех палат были широко распахнуты, и вдоль коридора выстроились люди. Усталые, измученные болезнью, бледные, с восковыми лицами, кто сидел на инвалидной коляске, кто просто приподнялся в постели — все в этот вечер приободрились в ожидании маленького праздника. Они тихо переговаривались между собой, но как только на средину коридора выехал на коляске Андрей, наступила тишина.

— Сегодня впервые за время существования хосписа мы собрались на вечер отдыха, — низким хрипловатым голосом произнес он. — Думаю, все будут со мной солидарны, если я скажу слова благодарности нашей сестричке Даше. Это неправда, что мужчины не любят цветы и им их не дарят. Вместе с цветами Даша приносит нам частичку жизни, кипящей там, за этими стенами. Ее взгляд, ее руки, ее голос лучше любых лекарств. Она сама как бальзам на рану, и мы сегодня говорим нашей Дашеньке…

— Спасибо! — хором поддержали его больные и зааплодировали.

— Спасибо вам, дорогие мои, — сказала Даша, выходя на середину. — Я просто стараюсь всегда быть рядом с вами, вот и все. Сегодня я хочу коснуться вечной темы любви. Это прекрасное чувство вдохновляло писателей и поэтов, оно не обошло стороной слуг и царей, нищих и богатых и, конечно же, каждого из вас.

Даша замолчала, всматриваясь в оживившие глаза больных, которые внимательно и с надеждой смотрели на нее. И начала читать стихотворение Андрея Дементьева:

Не создан человек для одиночества

С дремучими инстинктами в крови,

Он может быть без имени, без отчества,

Но никогда без ласки и любви.

Живой душе святое поклонение

В грехах нам забываться не дает,

К живому телу тайна тяготения

Хранит и движет человечий род.

И пусть цари догматами и спорами

Тревожат мир и саблями звенят,

На вымерших развалинах истории

Слова любви, как маки, шелестят.

Сначала голос Даши звучал тихо, даже неуверенно, потом зазвенел чисто, полился, как родниковая вода. Он набирал силу и звучал все увереннее и сильнее. Даша окинула взглядом притихших больных, которые застыли, очарованные силой поэзии, и, сделав небольшую паузу, продолжила:

Я любовь свою спрячу,

Чтоб от солнца вдали

Ее холодные люди

Повредить не могли.

Спрячу я от колючих

Вразумляющих фраз,

От чужих, равнодушных,

Осуждающих глаз.

Чтоб живой, невредимой,

День за днем торопя,

Как весеннего солнца

Ей дождаться тебя.

В каждую строчку эта хрупкая девушка с огромными глазами цвета бездонного неба вкладывала часть души, и ее голос становился еще чище и нежнее. Он растекался музыкой, проникал в сердца измученных, истерзанных неизлечимыми болезнями людей, хотя бы ненадолго наполняя их тихой радостью. И Даша, окрыленная, читала Степана Щипачева, улетая на легких крыльях поэзии из этого мрачного здания, где стойко держался запах смерти.