Другие болтали, что это Морокунья, раненная и окончательно рехнувшаяся после нападения Морда на ее твердыню, бродит по городу, душит ротозеев и прячет (или ест) их тела. А то еще, чего доброго, использует трупы для создания биотехов. Самым же отвратительным был слух о том, что за исчезновениями стоит Компания. Якобы после разрушения верхних этажей таинственные начальники из подземелья начали похищать по ночам людей и промывать им мозги, превращая в зомбированных, чокнутых биотехов.

Я одна знала правду.

Я ничего не говорила Вику о своих вылазках, даже не предупреждала, что ухожу, представляя, как Вик в Балконных Утесах будет выкликать имя призрака, а никакого призрака не появится. При этом я питала робкую надежду, ведь каждый раз, когда я думала, что наши с Виком отношения не выдержат очередного предательства, мы расстанемся и никогда больше не сойдемся, оказывалось, что границы нашего взаимного доверия весьма эластичны и у нас гораздо больше поводов не доверять друг другу, чем у кого-либо еще.

Однако за всеми этими отговорками скрывалось всего лишь желание увидеть Борна, как бы ни опасно это было. А может быть – как раз поэтому. Привидение хотело увидеть Борна и найти способ все исправить. Привидение было сконфужено, понимая, что, если об этом узнает Вик, будет скандал, поэтому Вик не узнает никогда. Привидение полагало, что оно усердно поработало на благо Балконных Утесов и теперь имеет право рисковать, потому что рискует только собой. На собственную безопасность ему, привидению, было просто плевать. В глубине души оно считало, что если Борна в Балконных Утесах нет, то Вик не вправе указывать ему, привидению, куда оно может ходить, а куда – нет.

Тем не менее, чтобы все это сработало и обрело хоть какой-то смысл, привидению нужно было восстановить в памяти старые добрые времена, отправиться в прошлое с помощью дневника Борна, а в этом прошлом Борн провел снаружи куда больше времени, чем внутри. Борн был потерянным ребенком, о котором следовало позаботиться. И вот я вышла на поиски в одну из замогильных ночей – в период «ноктурналий», как это называл Борн, – проскользнув неприметной тенью по разрушенным улицам нашего проклятого города.

Привидение, пользуясь обретенными навыками выживания, провело тщательную разведку. Только сумасшедшее привидение стало бы бегать взад-вперед, выкрикивая имя Борна. Или пошло бы к последышам спрашивать, не видали ли они Борна, потому что в глубине души привидение совсем не хотело умирать. Возможно, потому, что оно уже подошло к самому краю, и все краски внезапно вновь заиграли перед его внутренним взором.

Хотите доказательств его осмотрительности? Как-то, в самом сердце того, что некогда было деловым кварталом, привидение завернуло за угол и увидело там двух последышей, терзающих человеческое тело. Тогда привидение развернулось и сделало крюк в несколько кварталов. Столкнувшись на перекрестке с компанией скелетоподобных людей, сосущих самогон из заплесневевших бутылок, оно снова подправило свой курс. Глаза пьянчуг блуждали уже где-то в ином мире, и ничто в их лицах не наводило на мысли о доброте и разумности. Привидение подумало, что эти люди сами очень скоро станут призраками, вот тогда оно с ними и поговорит.

Весь свой гнев и все свое горе привидение переплавило в энергию осознанного, бескровного, методичного поиска. Первым делом оно обыскало периметр Балконных Утесов, а затем, начиная с юга, взялось обшаривать те места, где он, вероятно, мог быть. В душе привидения бушевал гнев, но почему оно гневалось? Из-за неспособности защитить Борна от мира, а мир – от Борна? Или из-за разочарования от того, что оно все еще стремилось его увидеть?

Однако когда привидение с головой погрузилось в ночь, почувствовав себя совершенно в своей тарелке, его поиски постепенно потеряли смысл. Тогда, незаметно для себя, привидение изменило свои цели и сделалось хронистом разрушенного города, который не просуществует вечно, раздираемый чудовищами и враждебными силами, и тоже когда-нибудь станет призраком. Пока же тело города продолжало дышать, реанимируя себя и до сих пор сохраняя способность к возрождению. Но так будет не всегда. В конце концов коллективная память оборвется, и странники, если они когда-нибудь тут появятся, найдут одну только пустыню, бывшую прежде широким морем, и не обнаружат ни следа города.

Тем не менее люди продолжали свою возню. Во время своих блужданий, привидение встречало их, тех, кто еще не сдался, и от вида людей, все еще способных заботиться о чем-то умирающем, если уже не мертвом, привидение охватывало какое-то едкое исступление, извращенный азарт и безрассудство.

Если бы привидение однажды не нашло искомое, я бы продолжала ускользать из дому до тех пор, пока меня не убили бы. Даже привидению может осточертеть вечно бродить по опасному месту, переполненному страхом, пусть это конкретное привидение обычно имело таинственный вид актера, разыгрывающего вселенскую грусть и отвращение к себе, так что встречные побаивались задавать ему вопросы.

Подсказку я получила от незнакомца, прятавшегося в нише, земля перед которой была усыпана битым стеклом, а то и чем похуже.

– Чего-нибудь странного? Странного? Иди мимо сгоревшего медведя. Мимо детской площадки. Ищи там. Там ты найдешь кое-что странное, будь спокоен. И тогда, может быть, об этом пожалеешь.

Было ли оно достаточно странным? Привидению предстояло выяснить это самостоятельно.

– А как насчет чего-нибудь знакомого? – прокаркал незнакомец, довольный своей шуткой, когда привидение отдалилось. – Ты точно не хочешь чего-нибудь знакомого?

Сгоревший медведь лежал под выцветшей розовой аркой давно разрушенной галереи. Чешуйки краски осыпались, как струпья с пораженной лишаем кожи, открывая потрескавшийся бетон и стальную решетку. Медведь был приметой, которой привидение пользовалось и прежде, от нее до дворика, когда-то приютившего мертвых «астронавтов», оставалось около полумили. У последыша что-то не сложилось с выдыханием пламени, огонь охватил его самого, да так быстро, что медведь остался сидеть на карачках, голый и обуглившийся, похожий на огромную адскую крысу или летучую мышь. Черный череп поблескивал, оказавшись очень узким без мохнатой шерсти, торс состоял из спекшихся костей, иссохшей плоти и пепла. Грозные когти на широких лапах были замечательно белыми, труп так никто и не тронул, опасаясь ловушки. Каждый раз, когда я видела его, он напоминал мне статую: памятник, поставленный из будущего, где Морд единолично правит городом и все ему поклоняются. Если Морокунья не вмешается, мы из Эры Компании плавно войдем в Эру Медведей.

Я пользовалась сгоревшим последышем как ориентиром, прежде чем рискнуть пройти дальше, предварительно убедившись, что поблизости нет отрядов Морокуньи. На этой территории, принадлежавшей либо ей, либо никому, было поспокойнее. Морд правил балом на западе, и Морокунья сменила тактику.

Привидение скользнуло по ночному двору, миновав горстку бормочущих теней, и направилось к заброшенному, дочиста разграбленному магазину, с древней, давным-давно нечитаемой вывеской. Я взобралась по лестнице на стене. Лестница была новой и блестящей, привидение усмехнулось. Такая примитивная ловушка была своего рода шуткой, нарочно оставленной тем, кто убивал или захватывал здешних трапперов. Как и следовало ожидать, на крыше ничего не было, кроме безопасного прохода и легкого ветерка. Луна то ли легла спать, то ли скончалась, а на звезды я смотреть не могла без того, чтобы не вспомнить о Борне.