– Увижу ли я тебя вновь, Рахиль? – спросил Борн.

– Конечно, мы еще увидимся, Борн. Непременно увидимся.

Борн опять изменился. Только я одна могла увидеть эти изменения, и хотя для меня было бы трудно объяснить кому-то, в чем они заключались, я понимала, что они означают стоическое приятие неизбежного.

Он спустился с потолка и стал похожим на того Борна, которого я давно знала, который жил в моей квартире и которого я когда-то приняла за растение.

Он подошел ближе. Встал рядом со мной, и я не отстранилась. Коснулся моего лица толстым мягким щупальцем. Хоровод глаз. Тело, похожее на вазу или кальмара. Мерцающие краски выражали теперь уверенность и смелость, но я видела, что он просто пытается меня успокоить, и это поколебало мою решимость, заставило усомниться. Действительно ли он – чудовище, убийца, способный поглотить нас или, в исполнение ультиматума, убить и завладеть Балконными Утесами?

– Так я пойду, – сказал Борн. – Там мне будет лучше. Не волнуйся за меня. Со мной все будет хорошо. Я никогда не забуду тебя, Рахиль. Я тебя не забуду.

И он двинулся мимо меня, прочь из зала, а я упала, сраженная горем, не в силах принять случившееся, и не позволяла Вику ко мне приблизиться. Наша осада изнутри закончилась. Похоже, вообще все закончилось.

Борн ушел.

Я была совершенно раздавлена уходом Борна. Превратилась в корабль, который слепо и бесчувственно бьется о рифы. Натыкалась на стены, мебель. Все сделалось как в тумане. Я хотела наказать себя за случившееся. Наказать, а потом найти Борна и объяснить ему, что я имела в виду совсем другое, что мы сможем перевоспитать его, погасить его агрессивные импульсы, что он сам сумеет перебороть их, и все-все у нас будет хорошо.

Однако ничего подобного я не делала. Только лежала, скрючившись, на кровати, и ревела, пока от слез не становилось больно. Я хотела этой боли. Мне было уже не важно, что со мной будет. Морд мог бы выкопать меня и проглотить, как муравья, и какая-то часть моего «я» была бы ему только благодарна. Но оставалась и другая часть Рахили, которая уже шесть лет прожила в городе и, терпеливо стоя за сценой, подсказывала: разберись во всем прямо сейчас, разберись немедленно, иначе со временем оно тебя убьет.

Через несколько часов – дней? веков? – я очнулась и отправилась к Вику. Оказалось, нам почти нечего сказать друг другу, разговор вышел скомканным, я не могла поднять на него глаз, как если бы мы стали другими людьми, ведшими иные разговоры, и я не знала, с кем разговариваю. Требовалось срочно начать инвентаризацию наших встреч за последние несколько месяцев, чтобы определить, где был Вик, где – я, а где – Борн. Потом мы будем воспринимать эти разговоры как реквием, потому что не имели права требовать отчета друг от друга, и бесполезно было потом рассуждать, что мы хотели только поддержать историю, повествующую о нашей любви и дружбе, и ничего кроме этого.

Прошло время, и вновь проснулся инстинкт, позволявший мне распознавать ловушки и ставить их самой. Этот инстинкт привел меня в квартиру Борна, чтобы, с одной стороны, удостовериться, что он действительно ушел, а с другой – ее обыскать. Я вошла туда медленно и с опаской, я была настолько выпотрошена, что уже ничего не чувствовала, разве что подсознательно ожидала найти Борна дома.

Однако Борн действительно ушел, почти ничего после себя не оставив. Впрочем, у него и было-то немного. Три мертвых «астронавта» продолжали висеть на крюках, но у них больше не было надо мною власти; напротив, теперь эта троица казалась мне старыми приятелями, Борн все-таки приучил меня к зрелищу их скелетов.

Осталось только барахло в шкафу. Одежда, куча чужой одежды всех фасонов и размеров, в основном ношеная, драная и в крови. Кое-какие вещи я узнала – они были собраны в других квартирах Балконных Утесов, другие – нет, и большая часть последних, должно быть, принадлежала тем, кого Борн «поглотил». В шкафу было около полусотни рубашек. Как минимум.

В самом низу, под ворохом разномастных штанов, нашелся толстый ежедневник с буквой «Б» на обложке. Ежедневник как ежедневник, старый, в «лисьих» следах бурой плесени. Наверное, Борн где-то его откопал, чтобы повторно использовать. Замочек был на запоре, но в нем торчал крошечный ключик. Я долго смотрела на него, прежде чем открыть. Смотрела, смотрела и не могла отвести глаз, пока все не начало расплываться, уходя в небытие. Я догадывалась, что если прочитаю записи Борна, то впоследствии очень об этом пожалею. Но ведь я была Рахилью-мусорщицей, а передо мной лежала особенная добыча, необходимая мне, потому что я опустела и искала отгадок.

Большая часть дневника была написана на языке, которого я не знала, тогда как заглавная страница представляла собой первые, робкие попытки освоить письмо.

Мое имя – Борн.

– Мое имя не Борн. Это то, как Рахиль меня назвала. Борн – это слово означает, что тебя породили, хотя сам ты об этом никогда не просил.

Мое имя не-Борн, я прибыл сюда на теле Морда, и не важно, что говорит Рахиль.

– Я не прибыл сюда на теле Морда.

– Я запутался в его шерсти. (Кто меня запутал?)

– Откуда я сюда прибыл?

Мое имя не-Борн.

Я не прибывал сюда на теле Морда, но я – человек.

– Я не человек. Я не человек. Я не человек.

– Рахиль называет меня «он». Я – «он», «она», оба сразу или ни то ни другое?

– Я – личность.

Плохой. Плохой.

Прекрасный.

Я прибыл сюда с далекой звезды.

Я прибыл сюда с Луны, как мертвые астронавты.

Я был создан Компанией.

Я был создан кем-то.

Я не по-настоящему живой.

Я робот.

Я личность.

Я оружие.

Я (не) разумен.

Я имею девять органов чувств, тогда как Рахиль только пять. Я могу сделать глаза, когда захочу, а Рахиль – нет. Если она потеряет свои глаза, то будет слепой. Если я потеряю глаза, то все равно буду видеть.

Я не знаю, когда я тот, кем они хотят меня видеть, а когда я – это я. Лучше, когда я «хороший». Так безопаснее.

Плохой. ПЛОХОЙ.

Борн прибыл с далекой звезды. Борн прибыл из далекой Компании. Борн не может прекратить есть. Борн не может прекратить убивать. Борн не думает об этом, как об убийстве, но это, очевидно, именно оно. Должно быть, это убийство.

БОРН ДОЛЖЕН ПРЕКРАТИТЬ УБИВАТЬ. ПРЕКРАТИТЬ ТИСКАТЬ. БОРН ДОЛЖЕН ПРЕКРАТИТЬ БЫТЬ БОРНОМ. БОРН ДОЛЖЕН ЕСТЬ ТО, ЧТО УЖЕ УМЕРЛО, КАК НОРМАЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ.

Что, если я – одинок?

Что, если я – бессмертен?

Что, если меня никто не создавал?

Там все было как на ладони. Все, что я сделала, чтобы помочь ему, и все, что я сделала, но это не помогло. Все, что я сделала, чтобы изменить его, и все, что я не сделала. Как сказал сам Борн, он пробирался в наши комнаты потому, что видел, как я залезаю в комнату Вика. Он стал притворяться мною и Виком, потому что не хотел, чтобы мы ругались, хотел, чтобы мы были хорошими. Увидел, как мы, волоча на себе свое прошлое, играли свои роли, и подумал: «Не будет вреда, если я сделаю то же самое».