– Я должен, – возразил Борн. – Должен. Все будет лучше, ты увидишь. Вот увидишь.

Взволнованное чудище с одной-единственной, навязчивой идеей, преданно заботящееся о моем благополучии.

– Мне надо идти, – сказала я.

– А ты не можешь побыть со мной еще? Хоть чуточку? Ну, пожалуйста!

– Очень бы хотела, но увы.

– Понимаю, – Борн кивнул в какой-то незнакомой, чужой манере. – Но как же приятно было вновь повидаться с тобой, Рахиль. Так приятно, так приятно.

Он протянул щупальце, и я пожала его, с секундной задержкой, будто человеческую руку. Гладкая, мягкая кожа. Совсем как у человека.

– Я не хочу покидать тебя, Рахиль, – сказал он. – Ты думаешь, что покинула меня, но я-то знаю, что это не так. Не совсем так. И я тебя не покину. Никогда. Вот увидишь. И поймешь.

Привидение внутри меня рассыпалось на кусочки, желая превратиться в туман или росу, лишь бы не быть существом, способным понять слова Борна.

Тот вновь изменил облик, сделавшись огромным и трепещущим, но по-прежнему оставаясь чем-то длинным, плоским, потокообразным, змееподобным. Он рванулся с места так быстро, что превратился в толстый, размытый черный зигзаг, заскользивший к краю крыши.

– Я не сделаю ничего плохого людям, которых ты видела этой ночью, – сказал Борн напоследок, но мне было известно, что память Борна – это замок, построенный из черепов.

* * *

У останков обуглившегося медведя меня кто-то поджидал. Никогда прежде я не замечала, чтобы этот кто-то сиял так ярко, в темноте, под пепельным дождем. Высокий и прямой, он загораживал собой медведя. Похоже, я раньше не замечала его истинного облика. Его кожа светилась, лицо было блаженным, решительным и опустошенным, словно у пришельца из далекого прошлого. Портрет кисти старых мастеров, где свет падает на лицо, слишком совершенное, чтобы быть настоящим.

– Вик…

– Ты никогда больше так не поступишь, Рахиль. Ты никогда больше так со мной не поступишь.

Его лицо выражало столько обиды и боли от предательства, таких явных и отчетливых, сколько я ни у кого не видела в городе. Я знала, он наблюдал все, слышал каждое слово, сказанное мной Борну, и это было невыносимо. Мне стало стыдно. Я не могла тут стоять, я этого не заслуживала.

Но мне этого очень хотелось. Я захотела быть достойной яркого света, который Вик зажег для меня.

Я стояла перед ним и не отводила взгляда, точь-в-точь как та девочка во дворе. Потом кивнула. Да, я никогда так больше не поступлю. Никогда больше не пойду искать Борна, что бы ни случилось. Как бы мне ни было больно.

– Унылый оракул, – сказала я, давая ему понять, что я – это я.

Казалось, его тело вибрирует от силы эмоций, настолько он был сейчас жесток и несгибаем. Он стоял на краю обрыва, и ему нужно было принять решение. Переполненный светом и сомнениями, все так же повернутый внутрь себя, как если бы продолжал что-то от меня скрывать.

– Угорь из ботанического сада, – наконец произнес он отзыв.

Он был так стремителен, так вызывающе прекрасен, каким я его никогда не видела прежде. Даже теперь, когда я думаю о моем милом Вике, я вспоминаю его именно таким: как он стоит рядом с мертвым медведем, словно сам его завалил, и глаза его – желто-зеленые бриллианты. Он казался человеком, знающим, что вот-вот все потеряет, но тем не менее хочет рискнуть.

Я укрывала убийцу и никак не могла избавиться ни от мыслей об этом, продолжавших крутиться в голове, ни от последствий. Борн был даже не убийцей вроде меня, но тем, кто убивал невинных, пытаясь возложить на них вину за это. Я думала, что действовала по доброте душевной, хотела, сообразуясь со здравым смыслом, научить Борна быть хорошим. Однако можно ли винить волка за то, что он убивает свою добычу? Или орла – за полет? Единственным моим спасением от чувства вины, единственным козырем, оставшимся у меня в руке, чем-то блестящим, замеченным в грязи и, может быть, бесполезным, была идея, что я не могу так просто отбросить свои чувства, ведь Борн был для меня чем-то большим. Я продолжала в него верить, нутром чуяла нечто, чего не понимала разумом.

Наверное, это было заблуждением, и я ошибалась, но даже привидения не вполне лишены чувств. Встретив в облике привидения Борна в глухом уголке города, я продолжала думать о нем как о достойной личности, всего лишь подверженной дурным наклонностям. Сколько я ни старалась убедить себя, что он – злой и ужасный психопат, у меня ничего не получалось.

И в Балконные Утесы вернулась уже Рахиль, а не привидение. Я вернулась во временной разрыв, щель, которую до сих пор считаю осколком счастья, найденным перед самым концом, перед тем, как мы потеряли все. Вик мог отдалиться от меня, а я – от него, но в те несколько дней я познала его настолько глубоко, что дальнейшее сближение грозило сжечь нас обоих.

Придя в свою комнату, я стянула пыльную, грязную одежду сначала с себя, потом – с него, и мы принялись трахаться с такими страстью и самозабвением, что они вытеснили все остальное. Я не хотела от него нежности, а он не хотел быть нежным, мы брали и брали друг друга, пока нам не стало больно, пока мы не устали так, что могли уснуть без снов и кошмаров, измученные, голодные, оставшиеся ни с чем, но все это было не важно.

После того мы лежали и разговаривали настолько честно, насколько это было возможно. Я рассказала ему о встреченных мусорщиках, о последыше на перекрестке, о том, как тошно мне в Балконных Утесах без Борна. Рассказала ему это не затем, чтобы ранить, а чтобы выпустить наружу демонов, засевших у меня внутри, и провести без них хотя бы одну-единственную ночь. Пока он меня слушал, его тело напряглось и расслабилось, и в этих обыденных ощущениях было огромное облегчение.

Сразу вслед за этим Вик обвил своими жилистыми руками мои плечи, мою талию, а потом, словно мы были законченными наркоманами, сон слился с явью, руки Вика нервозно бродили по моему телу, всякий раз оказываясь именно там, где я в них больше всего нуждалась. Он вновь отвердел, и мы вновь занялись любовью, на сей раз – медленно, я с радостью встречала это чувство, распространяющееся по всему телу, везде и нигде.

На несколько дней все вновь стало нормально.

На четвертую ночь после моего возвращения мне приснились маленькие лисы, бегущие за Борном. Дело происходило за городом, на иссохшем морском ложе. Они играли в песке, лаяли и тявкали, по очереди исчезали, чтобы появиться в самых неожиданных местах, как будто даже не маскируясь, а мерцая то тут, то там. Вдруг один лис остановился и в упор уставился на меня. Я знала, что это тот самый, которого встретила у могилы «астронавтов».

Через несколько часов я проснулась от крошечных метеоритов, бьющих мне в лицо. Виковы светлячки умирали и не по одному, а целыми созвездиями, выгорали широкими полосами, и их трупики валились на нашу постель. Сработала сигнализация.