Прекратив бесцельное кружение по обширному кабинету (имимоходом сшибив локтем бело-синюю фарфоровую вазочку, чего даже не заметил),князь вернулся в кресло. Уставился в пол, вскинул на Ольгу глаза, опустилголову…

– Что случилось, Андрей Дмитриевич? – спросилаона, пытаясь облегчить ему задачу.

В нем мешалась ярость с терпением, это чувствовалось.Казалось, он никак не мог подобрать нужный тон.

– Оля, – сказал князь отрывисто. – Смеломожно сказать, что я для тебя был как отец…

– Я это всегда ценила и потому…

– И потому, – прервал он еще более резко, словнонаконец-то отыскал нужную линию поведения и у него камень с душисвалился. – И потому позволь тебе напомнить, что отцовские обязанностизаключаются не только в том, чтобы ласкать и лелеять. Отец, ты, быть может,согласишься, имеет право при необходимости и выволочку устроить…

– Безусловно, – поддакнула Ольга.

– Рад, что ты это признаешь… – раскланялся князьне без сарказма. – Ну что же… Откровенно тебе признаюсь, я в затруднении.Никогда не думал, что мне придется вести беседы на такие темы… Вы росли безматеринского воспитания, обе, что-то я не мог не упустить, но иначе и нельзя,есть области жизни, о которых отец с дочерьми все же не может разговаривать… Ясчитал, все наладится как-то само собой… – махнув рукой, он надолго умолк.

– Вы не могли бы говорить яснее? – тихонькопроизнесла Ольга.

Он вскинул голову, в глазах будто молния сверкнула.

– Изволь… Ты меня раздосадовала… поразила… убила… да япросто не нахожу слов! Господи ты боже мой! – Он взялся руками за голову,уперши локти в столешницу, и остался в такой позе. – Я, в конце концов,человек широких взглядов, прекрасно понимаю, что сердце… что природа… что всеоно требует своего, что век у нас достаточно просвещенный, легкомысленный имонастырскими нравами не грешащий… Но есть же пределы! Если бы не брат, я бы, скореевсего, сгоряча вас шпагой проткнул вчера ночью… а впрочем, при мне не былооружия… Что я несу, господи?! Как ты могла?!

– О чем вы?

Князь поднял голову и ткнул в нее пальцем так, словно этобыло дуло пистолета, а дело происходило на дуэли.

– О том, что мы все трое собственными глазами изволиливчера лицезреть в конюшне. О некоей барышне, которая валялась голая в кучесоломы с паршивым псарем и занималась с ним… О твоих ночных похождениях.

Она не оскорбилась – удивилась безмерно. Спросила, едва лине заикаясь от изумления:

– Ночь? Конюшня? Похождения?

– Ну, что делать, уж прости за этакий подборсловес, – князь Вязинский распростер руки шутовским жестом. – Ты,быть может, предпочитаешь именовать это как-нибудь иначе и по-французски? Но я,уж не посетуй, в данном случае предпочитаю именно наш родной язык,выразительный и красочный. Я в своей отсталости и непросвещенности предпочитаютак и говорить: собственными глазами видел, как ты вчера ночью валялась насоломе с паршивым крепостным мужиком…

Ольга сидела молча – что-то уже начинало проясняться у нее вголове. Князь, вновь подперев голову руками, равнодушным и почти спокойнымголосом рассказывал, как вчера ночью брат поднял его с постели, велелпоторапливаться, и они в сопровождении полуночничавшего фон Бока отправились вконюшню, где, оставаясь незамеченными, довольно долго наблюдали за кувырканиямиголой парочки в сене, причем лица участников этого незамысловатого действасумели рассмотреть благодаря висевшему тут же зажженному фонарю достаточноясно, чтобы опознать их со всей уверенностью…

– Тебе следует поблагодарить брата, – сказал князьсаркастически, закончив монолог. – Я хотел было на вас кинуться, сделатьчто-то, но Михаил меня увел, уговорил не пороть горячку, не травмировать твоюнежную юную душу ловлей с поличным в такой ситуации… Тебе следует быть емублагодарной…

– О да, – так тихо, что князь не смог бырасслышать, проговорила Ольга. – Я ему бесконечно благодарна, отслужукак-нибудь, чем смогу…

Теперь все прояснилось окончательно: камергер и его компанияза неимением лучшего устроили гнусную шутку. Ничего сложного, она и сама смоглабы навести этакое видение, неотличимое от реальности.

– Только не надо меня уверять, будто среди обитающих впоместье крепостных девок есть твой точный двойник, – сказал князь. –Сама прекрасно понимаешь, что в такое объяснение ни один здравомыслящий человекни за что не поверит. Твой точный двойник из числа обитателей усадьбы, окотором до сей поры никто не слыхивал… Фантасмагория, чушь! – Он чуточкубеспомощно потер лоб. – В голове у меня все туманилось, я решил на всякийслучай проверить, мы отправились к тебе в спальню, но тебя там не нашли,постель была пуста… – Он пристукнул кулаком по столу и едва ли непростонал: – Только подумать: крепостной псаришка… Я бы еще скрепя сердцепопытался понять, окажись на его месте кто-то… О чем я, черт побери… – Онпревеликим усилием воли взял себя в руки. – Короче говоря, я далраспоряжение собираться в дорогу. Мы все уезжаем в Петербург. Хорошо еще,прошло достаточно времени, чтобы рассудить спокойно… Отдать тебя в монастырь –не те времена. Выгнать на все четыре стороны с мешочком сухарей и парой золотых– чересчур мелодраматично, у меня не хватит духу, ты мне была все равно чтодочерью… Поэтому мы все уезжаем в Петербург. Там будет гораздо проще держатьсебя в руках, пока эта дурь не пройдет. Подыщем подходящего жениха, не о графеже Биллевиче теперь всерьез рассуждать – и, матушка, будь уверена, за женихаэтого ты выйдешь… Как ты меня огорчила, словами не передать…

Пока князь витийствовал, она, рассуждая холодно, давнопреодолев первое удивление, уже придумала план действий. Слишком серьезной быласитуация, чтобы ограничиться слезами и уверениями в своей невиновности, которымв таком положении никто не поверит ни капельки…

Она вскочила, мастерски сделав вид, будто захлебывается отбезутешных рыданий:

– Вы… Ваше… Как же…

И выбежала, закрыв лицо руками. Оказавшись в коридоре,моментально опустила руки, огляделась, приоткрыла дверь «атласной» гостиной и,после беглого взгляда убедившись, что никого там нет, сделала несколькозамысловатых движений руками, мстительно улыбаясь, нечто про себя прошептала.

И вернулась в княжеский кабинет – с гордо поднятой головой,сухими глазами и непреклонным выражением лица. Подойдя вплотную к столу с золоченымиуглами, Ольга произнесла ледяным тоном, внутренне посмеиваясь:

– Ну и всполошили же вы меня, Андрей Дмитриевич…Всполошили, перепугали, ошарашили… Я не сразу и сообразила… Я, конечно, васпрощаю, откуда вам было знать…

– Ты изволишь меня прощать? – вытаращил глазакнязь.

– Вот именно, – сказала Ольга безмятежно. –Хочу быть великодушной. Прекрасно понимаю, что вашей вины тут нет…

Князь медленно-медленно выпрямился во весь свой немаленькийрост, его лицо побагровело.