— Слушаю вас.

— Здравствуйте, — торопливо сказал Резо, — мне нужен адвокатЧепиков.

— Вы, наверно, перепутали, — услышал он в ответ, — здесьпроживает адвокат Чупиков.

— Да, — согласился Резо, — мне нужен Чупиков.

— Тогда я вас слушаю. Кто это говорит? Резо помедлил. В этусекунду, возможно, решалась его судьба. И судьба стариков, от которых онзвонил. Если Чупиков уже втянут в преступный круг и Демидов хотел подставитьадвоката, чтобы тот вошел в его доверие, то участь всех троих решена. Дажечетверых, так как Вера тоже будет считаться опасным свидетелем. Но сидеть домаи ждать, когда тебя убьют, еще более глупо. Демидов не стал бы врать,подставляя адвоката. Резо вспомнил лицо офицера, его голос. Нет, он не врал. ИРезо решился.

— Кто говорит? — снова спросил адвокат.

— Это друг Демидова, — ответил Резо, — мне нужно срочно свами встретиться.

— Какой друг?

— Я вам все объясню. By можете сейчас приехать?

— А вы сами не можете приехать ко мне в консультацию? Я будутам через сорок минут.

— Нет. И это не телефонный разговор. Я назову вам адрес, и,пожалуйста, приезжайте. Это очень важное дело, — стараясь говорить как можноболее убедительно, сказал Резо.

— Вы друг Демидова? — на всякий случай переспросил Чупиков.

— Да. Он рекомендовал обратиться к вам. У меня действительноочень серьезное дело. Можете назначить любой гонорар, — сказал на всякий случайРезо.

— Я думаю, мы договоримся, — засмеялся адвокат, — хорошо. Яприеду через полчаса. Давайте адрес.

Резо назвал улицу и дом. Но не стал уточнять номер квартиры.

— А квартира? — спросил адвокат.

— Я вас встречу, — предложил Резо, — держите в руках газету.И скажите, как вы будете одеты.

— Обычный серый костюм. Голубая рубашка.

— Я вас узнаю, — пробормотал Резо, — до свидания.

Он положил трубку и в очередной раз бросил взгляд на часы.Может, на этот раз ему все-таки повезет?

Прежде чем сесть в свою машину, я осмотрел ее, на всякийслучай заглянул и под автомобиль. Я представлял себе, как можно устроитьнебольшую аварию, сделать так, чтобы моя поездка домой была последней в моейжизни. Хотя моя машина все же припаркована на служебной стоянке, и вряд лиОблонков или те люди, что стоят за ним, успели бы так оперативно сработать. Аглавное, устраивать взрыв там, где почти наверняка можно капитальнозасветиться. Запутаться так, что потом не ответишь ни на один вопроспрокуратуры. Одним словом — влипнуть наверняка.

Но я все равно проверил свою машину и выехал со стоянкиспокойно. Если бы за мной следили, я бы что-то заметил. Ах, если бы они за мнойследили, я бы вспомнил, что дома остался Виталик и, возможно, поехал бы туда,чтобы успеть предупредить своего друга. Но за мной никакого «хвоста» не было. Янесколько раз проверил. Все было чисто. Получалось, что я мог ошибатьсяотносительно шагов и самого Облонкова, и тех, кто стоит за его спиной. Одногоиз них я знал, и Облонков должен был понимать, что если я слышал их разговор втуалете, значит, могу догадаться и о его собеседнике. Он не знал, насколько подробнослышал я их разговор. Но он уже понимал, что я о многом догадался и успелрассказать об услышанном Семену Алексеевичу. И, наконец, я мог догадаться,почему убили Семена Алексеевича. А значит — был опасным и крайне нежелательнымсвидетелем.

Пока я сидел в машине, пистолет лежал на переднем сиденьерядом со мной. Если они решат, что меня удобнее всего убрать по дороге домой,то явно просчитаются. Я неплохо стреляю, и им придется ловить меня нанеожиданности. Или еще лучше — на светофоре. Но за мной никто не следил. И ярешил, что у меня пока есть время. И поехал к Алене. Заехав в знакомый двор, япопросил соседских мальчишек последить за моей машиной и, оставив автомобиль водворе, отправился в свою бывшую квартиру.

В последние дни я как-то стал мягче, добрее к бывшей жене.Да и она резко изменилась. Господи, почему обязательно должно случитьсянесчастье, чтобы люди осознали, как мало они живут на белом свете! Мы все такиехрупкие, беззащитные и так зависим друг от друга. Почему только перед лицом бедымы понимаем, как необходимо относиться друг к другу по-человечески. Наверное,это оттого, что мы много суетимся, так напряженно живем. Летим по жизни, будтообречены на вечность. А на самом деле живем-то по-настоящему всего двадцать —двадцать пять лет. Это если считать от тех лет, когда, собственно, становимсявполне взрослыми, и до пятидесяти, когда подступающие болезни заставляют насбольше думать о своем бренном теле, чем о воспарении духа и об удовольствиях, вчастности, и об удовольствии общения. Я уже не говорю о том, что некоторымприходится умирать именно в этом счастливом возрасте.

Человечество, увы, заражено вирусом безразличия. Безразличияк собственной жизни, к судьбам окружающих нас людей, к судьбам нашей планеты.Мы живем как во сне. И когда приближается смерть, вдруг в последний день сужасом понимаем, что вся наша жизнь была долгим и тусклым сном, что прожить еенадо было совсем иначе.

И вот моя собственная жизнь не стала такой. И это чудослучилось со мной из-за болезни Игоря, после которой и началась моя новаясудьба, о которой я вам рассказываю.

Приехав к Алене, я узнал, что сегодня у Игоря опять болелосердце. Он лежал в своей комнате, и сестренка, сидевшая рядом, со страхомсмотрела на него. Я вошел в комнату и взглянул на Игоря. Писать об этомневозможно — страшно и не нужно. У него были такие все понимающие глаза. Еслихотите знать, что такое настоящий ад, — загляните в глаза больного ребенка.Вашего ребенка. А вообще лучше никому и никогда этого не видеть. Зрелище не дляслабонервных! Я стоял и чувствовал, как у меня все дрожит внутри. И лицо началодрожать. Игорь, видимо, что-то понял. Он улыбнулся и спросил:

— Как у тебя дела?

— Все хорошо, — я ответил чужим, незнакомым голосом. — А утебя?

— Ничего, — он пожал плечами, — сердце немного болит. Номама говорит, что все пройдет. Мы уезжаем в Германию.

— Я знаю. Все будет хорошо, — сказал я идиотскую фразу,сказал и подумал, что успокаиваю себя, а не его.

— Я еще не закончил читать книгу твоего друга, — сказалИгорь, и я вспомнил, что Виталик ждет меня дома. Наверное, его родственник-грекуже привез остальные деньги.

— Ничего страшного. — Я подошел поближе и дотронулся до егоголовы.

Как мне хотелось наклониться и поцеловать сына. Но я боялся,что не смогу сразу уйти. Боялся, что не сдержусь. А это было самое худшее, чтоя мог сделать в такой ситуации.