90 Темницы мрачные и грозные оковы.

На колеснице здесь презрительный богач,

Обнявшись с палачом, коль сам он не палач,

Несется, окружен пучиной злобы тайной,

И близ приюта тьмы и бедноты бескрайной

Продажной женщины он покупает пыл,

Поет средь мертвецов и пьет среди могил!

Мальзерб, Тюрго,[478] о вы, в ком Франции усталой

Надежда тщетная последняя блистала!

И милость мудрая и кротость в вас жила,

100 И память ваших дел пребудет ввек светла.

Ах, если б в тех руках, с их справедливой силой,

Лежало бы всегда правления кормило!

Святая истина царила бы средь нас,

Дышать бы слабый мог бесстрашно подле вас.

Насильник, жалобы страшась, как лютой казни,

Хоть и забывший стыд, имел бы тень боязни;

Доносчик мерзостный от голода бы стих,

В позоре кончив дни, — и много душ людских,

Без ведома суда, без ведома закона,

110 Под вопль рыдания и сдавленного стона,

По произволу тьмы испепеленных в прах, —

Не гибло бы, как днесь, в темницах и цепях.

Нет, этих рабских стран отныне я не житель!

Уйду, уйду я вдаль искать себе обитель!

Приют, где жизнь моя смирит свой буйный бег,

Могилу, где мой прах найдет себе ночлег,

Где золото господ с душой убийц холодных

Не впитывает кровь страданий всенародных,

Где с подлым хохотом оно нам не поет,

120 Что чересчур плаксив и слишком сыт народ;

Где без насильников, рукой животворящей

Снимаем мы дары земли плодоносящей;

Где сердце, отдохнув в тени страны чужой,

Не встретит в мире бед, непобедимых мной,

И где мой взор, далек от нищеты народной,

На лицах не найдет следов слезы бесплодной

Иль сумрачной нужды, чей долог горький стон,

Иль преступлений злых, колеблющих закон.

Ты, справедливость, ты, о дева дорогая,

130 Ты, наших грустных мест изгнанница святая,

С небесной высоты задумчиво внемли

Звон лиры девственной о горестях земли.

О нет, ей не дано хваленья петь за плату

И славить произвол, и льстить кнуту и злату:

Она поет любовь и будет до конца

Опорой твоего закона и венца.

Нет, только за людей гремит напев мой юный;

Он истиной горит, смеются звонко струны,

Когда приносит им воздушная волна

140 Свободы и любви святые имена.

ИГРА В МЯЧ

Художнику Луи Давиду[479]

I

С повязкой пышною надень златой наряд,

О ты, Поэзия, богиня молодая!

Пусть грозы времени светильник твой мрачат, —

В уста Давида лей нектара сладкий яд,

Кисть мудрую его венчая.

В его твореньях блеск великолепных дней

Нам правду подтвердил моих былых речей:[480]

Одной Свободы свет и лишь ее корона —

Источник дивный красоты;

10 Талант не возрастет велениями трона;

Лишь вольная страна — его родное лоно.

Там жизни юные цветы —

Искусства славные под солнцем благодатным

Растут, победны и сильны

Своим блистаньем необъятным.

Живой палитрой там глаза опьянены,

Пещеры Пароса светлы богов рожденьем,

И дышит бронза там, и портики полны

Священным мрамора движеньем.

II

20 О дева чудная с напевностью речей,

О нимфа нежная, крылатая сирена!

Немеет твой язык в палатах королей,

Невернее твой шаг, величие — тусклей

В сетях условностей и плена.

Мерцает твой огонь, бледнеет красота!

Лишь гений творчества, свободная мечта

Сокровища дарит; здесь власть твоя сверкает, —

В природе, в вечности цветет.

Здесь горд могучий шаг. Чело светло пылает,

30 Касается небес. Огонь твой озаряет,

Пронзает все сердца. И ждет

Свобода от тебя пособничеств чудесных,

Чтобы расторгнуть гнет оков.

Слетая с губ твоих прелестных,

Она невидимо минует крепь замков,

И не страшат ее зубцы темницы мощной,

Подъемные мосты, провалы черных рвов

И оклик стражи полунощной.

III

Ее могущество вещает речь твоя,

40 Растит его в мужах, от знанья поседелых;

Тобою спаяна, не страждет их семья;

Ждут срока своего — сограждане, друзья,

Во всех веках, во всех пределах.

Давида за собой твой гений увлекал:

Когда он к прошлому на лоно приникал,

Уйдя в страну могил от родины плененной, —

То под божественной рукой

Горело полотно светло и упоенно:

Цикута горькая, вино вражды бессонной,

50 Сократу давшее покой;

И первый консул, тот, чья твердость нерушима,

Кто больше консул, чем отец,

У ног возлюбленного Рима

Вкусивший злую скорбь всех доблестных сердец;

И нищенский обол[481] — последний дар герою;

И павший ниц Албан, — вот дел его венец,

Дививший мир своей игрою.

IV

Блестящей кисти плод сегодня озарил

Художеством своим грядущего стремнину.

60 Великий Марафон и кровь его могил

Бессмертны гением.[482] Он ныне посвятил

Отчизне дивную картину.

Страдала родина; иссякла кровь ее;

В груди — последний вздох. Познать лицо свое

Ей не было дано. В предсмертные минуты

Овеял страх ее вождей,

И прочь ушли они. Среди ужасной смуты

Сама должна она свои расторгнуть путы.

На три сословья с давних дней

70 Мы все разделены, у всех нас жребий розный.

А ныне слуги алтаря,

Знать и народ, простой и грозный,

Пошлют избранников, их властью одаря.

Версаль их ждет давно, — и воли стяг у входа

И три дворца зовут, ворота отворя,

Сих представителей народа.

V

Но вот жрецы и знать. Сей золоченый дым

Своею властью горд, и древней, и суровой,

Веками темноты, простертыми пред ним,

80 И предков славою, и золотом своим.

Но равенства святое слово

Ревнивый только смех родит на их устах;

В надменные