Я был уверен, что никогда и нигде в мире не испытаю ничего подобного ей – Опал была как неотвязная песня, что без жалости расцветала подо мной, обхватывала меня, сдавливала, лишала меня самого себя – если уж на то пошло.

Входя в нее, двигаясь вместе с ней, целуя ее, я позволял ей пропитать меня до мозга костей, навсегда завладеть всеми моими мыслями.

Я царапал зубами эту мягкую, сладко пахнущую кожу, покусывал, тянул – во мне жила звериная потребность поселиться внутри нее, как она поселилась во мне.

Тонкие стоны превратились в хриплые, ее атласные бедра заскользили навстречу моим бедрам и ягодицам. Я погрузился в нее еще глубже, схватил за волосы, и мои губы поползли вверх по изящной колонне ее шеи. Я поцеловал лебедь в то место, где бился пульс, а затем поддался мощному порыву, который больше не мог игнорировать, и прокусил ее плоть.

Опал застыла, ее руки, ласкавшие мою взмокшую спину, дрогнули. Я уже не мог остановиться – медный вкус ее существа проник в мой рот и осел у меня на языке. Мои бедра пригвоздили ее к постели, а затем описали круг.

Лебедь застонала и запустила руки мне в волосы. Глаза мои распахнулись – я подумал, что она оттолкнет меня, но нет – она подалась ко мне, обхватила мою голову своими маленькими ладонями.

Она хотела еще.

Кровь взревела, из глотки вырвался одобрительный рык, и я крепко впился в нее, оставив засос на месте укуса, продолжая вращать бедрами, а Опал стонала и извивалась подо мной.

Ее жар окутал меня плотным маревом, и я оторвался от ее шеи и прошептал, чтобы она узнала об этом сейчас, чтобы не накинулась с обвинениями позже:

– Я пометил тебя.

Ее золотистые глаза блестели, во взгляде светилась истома, Опал выдохнула, изогнув в улыбке безупречный полумесяц губ:

– Я знаю.

Она провела коленом вдоль моего бока, и по ее глазам я прочел желание – и, приподнявшись, поцеловал в щиколотку и закинул ее ногу себе на плечо.

Я проник в нее еще глубже, и взгляд мой сам устремился в небеса.

– Ох, – выдохнул я. – Ох, мать честная. – Помотав головой, я усилием воли опустил взгляд на нее, но тот застрял на полпути, не добравшись до лица. Ее груди вздымались – между ними собрался пот, а нежно-розовые соски так и взывали к моему языку. Я не стал им отказывать. Она задышала чаще, и я тихо спросил: – Тебе больно?

– Да, – признала она, ее голос дрогнул, и я замер. – Но в то же время приятно. Очень приятно.

Я выпустил ее грудь и нахмурился:

– Хочешь, чтобы я не двигался? Боюсь, что надолго меня не хватит, но я готов оставаться в тебе, пока нас не выкинут силой из этих покоев.

Ее глаза сверкнули, пальцы пробежались по плечам, по потному рельефу мышц. Опал сунула один палец в рот и улыбнулась, не выпуская его из губ – при виде этого зрелища я, кажется, немного излился прямо в нее.

– Хочешь сказать, что позволишь кому-то отнять меня у себя?

Я возмущенно оскалился:

– Ни за что.

Лебедь провела большим пальцем по моей нижней губе – ее взгляд вторил этому жесту – и произнесла тоном, который был мне незнаком:

– Так я и думала.

– Правильно думала. – Я поймал ртом ее палец, прикусил и обвил языком, отчего золотистые глаза Опал полыхнули огнем, а тело выгнулось мне навстречу. – В тот самый миг, когда я впервые увидел тебя – еще до того, как наши души переплелись друг с другом, – я понял, что если раньше когда-то чего-то и хотел, – я сглотнул ком, что разрастался у меня в горле, в груди, и поцеловал ее палец, – то это желание было ничем в сравнении с тем, что я испытал к тебе.

– И ты вернулся, – прошептала лебедь, хлопнув ресницами.

– Я вернулся. – Я убрал волосы с ее лица и добавил: – Я убеждал себя, что у меня были на то важные причины, но, Опал… – У меня вырвался тяжелый вздох, а с языка сорвались слова, которые не стоило бы произносить вслух: – Я боюсь. – Я перешел на хриплый шепот. – Боюсь, что те причины больше ничего не значат.

Ее губы приоткрылись, из них показался язык – лебедь облизнулась, а затем снова обхватила ногой меня за талию и коснулась рукой моего лица.

– Вот это, – сказала она, и я утонул в ее глазах, в их гипнотически теплом золоте, а ее слова отпечатались у меня в душе: – Вот это и есть то, что важно.

Я набросился на нее с жадными поцелуями, и мы катались, запустив руки в волосы друг друга. Наши сердца бились в унисон, и мы снова впали в сладкое забытье.

Сон поборол ее, поборол нас обоих, но стоило ее заднице коснуться моего члена, как вся моя сонливость испарилась в один неведомо короткий миг.

Я поцеловал свою лебедь в лопатку, в плечо, зарылся носом ей в шею и отвел волосы, чтобы те не мешали мне наслаждаться ею.

Моя похищенная принцесса проснулась со стоном – то была самая восхитительная мелодия, какую мне доводилось слышать, – и, поймав мою руку, которой я обнимал ее за талию, провела моей ладонью вдоль своего тела – все ниже – и развела ноги.

Проклятье, Опал была просто сказкой. Придуманной специально для меня.

Мой палец утонул в ее тепле, в ее влаге, и когда роскошные бедра принцессы раскрылись, я учуял запах наших предыдущих занятий любовью, и нужда моя обострилась до предела. Я придвинулся в ней, отвел ее ногу назад и снова окунулся в рай.

Опал издала хриплый, сдавленный стон, но я не спешил – вошел в нее полностью и прижался губами к ее плечу. Я повел было руку вверх, чтобы ласкать ее грудь, но Опал прижала мою ладонь обратно, к тому комочку нервов, гладя который определенным образом, можно было довести ее до абсолютного изнеможения.

Мой живот напрягся, член встрепенулся внутри нее, а она обхватила мой указательный палец и, описывая им круги, принялась ласкать саму себя. Я позволил ей взять инициативу в этом деле и медленно выскользнул из нее, а затем вошел снова – и оба мы застонали.

Мы не обменивались фразами – в словах не было нужды. Я трахал мою лебедь, нежно стиснув ее шею, не отрывая от нее глаз и губ, медленными глубокими толчками выколачивая из нее удовольствие – все до последней капли, пока она не взорвалась с безмолвным криком.

Опал не рассердилась из-за того, что на сей раз я излился в нее, но повернулась ко мне, примостив голову у меня под подбородком, обвила меня руками и принялась выписывать пальчиками какие-то фигуры на моей спине. Наши ноги переплелись, и я прижал ее к себе – крепко, но не настолько, чтобы удушить, – и меня охватило странное, не ведомое доселе чувство.

Опал заснула, а я, поигрывая с ее шелковистыми волосами и массируя ей затылок, гадал, так ли проявляется связь двух половинок. Я знал, что эта связь соединяет души, усиливает уже существующее влечение и позволяет тебе чувствовать, когда твоей половинке грозит опасность, но о подобном проявлении прежде не слышал.

Об этом необъяснимом ощущении в груди, от которого бросало в жар и знобило, которое вгоняло в ужас и восторг.

Через несколько часов, когда встало солнце, а вместе с ним и прочие обитатели Цитадели, моя лебедь, чей голод был столь же неутолим, как и мой, пробудила меня ото сна, хотя, несомненно, у нее все еще саднило между ног. Ей хотелось еще.

Я не мог ей отказать. Я не желал ей отказывать, пусть и не опасался, что она в последний раз отдается мне добровольно. Не желал разлучаться с ней. Не сумел бы, даже если бы сам того захотел. Сначала я должен был еще раз довести ее до изнеможения – так, чтобы это упругое тело забилось и затряслось под моим напором, а пальцы вцепились в меня, словно я – ее путеводная нить, которая тянулась к тому, что я для себя уже открыл.

Чистое волшебство.

* * *

Опал засмеялась и толкнула меня в плечи, тщетно отбиваясь от моих поцелуев, целью которых была ее шея.

Она успела помыться, но мой запах пропитал ее насквозь. Я об этом позаботился.

– Прекрати, – сказала она, ее смешок перешел в стон, а прикосновение к моим плечам вышло нерешительным, и я усомнился, что она действительно хочет, чтобы я прекратил. – Ты разлохматишь мне волосы