– или, по крайней мере, очень раннее утро. Я полностью потеряла всякое представление о времени. Осмотрев себя, нахожу царапины на руках – они щиплются, когда провожу по ним кончиками пальцев. Свежие, обозначенные крошечными капельками крови, словно пунктиром, но поверхностные. И, насколько я могу судить, оставлены они не человеческими ногтями. Делаю медленный вдох. Это уже кое-что. Тем не менее, мне каким-то образом удалось получить их, и тот факт, что они оставлены не человеком, говорит о том, что нанесены они каким-то животным. Итак, теперь вопрос в том, что же я такого сделала, чтобы заслужить это, и что случилось в итоге с данным животным?

Нет никаких свидетельств того, чтобы в сарае побывала хоть какая-то живность. Еще раз осматриваюсь по сторонам и окончательно убеждаюсь в этом. Вообще-то все выглядит чистенько и опрятно, и я явно ничего не потревожила. Самое время прокрасться обратно в дом. С каждой новой отключкой проделывать это все сложней, поскольку они становятся все более частыми, и мне все чаще приходится сталкиваться с трудностями, которые в результате возникают. Надо, наверное, завести нечто вроде «тревожного чемоданчика», как у военных, и держать его наготове в сарае – с чистой пижамой, влажными салфетками, чтобы привести себя в порядок, и парой туфель, чтобы опять не перепачкать ноги в грязи. Это, по крайней мере, помогло бы сэкономить время, и не пришлось бы целую вечность торчать в ванной в необъяснимое ночное время. Делаю себе мысленную пометку озаботиться этим, когда на цыпочках иду по холодной, влажной траве и захожу в дверь со стороны заднего дворика. Она открыта, как это бывало всякий раз, когда я оказывалась снаружи, так что, должно быть, именно так я и выхожу из дома в таких случаях.

Пробираюсь к лестнице; мои босые ноги тихо шлепают по мраморному полу. Телефона при мне нет, поэтому посветить нечем – не могу позволить себе включить верхний свет, поэтому держусь рукой за стену, когда на ощупь возвращаюсь в спальню.

Едва только достигаю верхней ступеньки, как вспыхивает яркий свет, ослепляя меня.

– Ну и где ты была на сей раз? – Голос Марка, глухой и резкий, пугает меня.

– Черт, Марк… Что ты тут делаешь?

– Я первый спросил, – говорит он, направляя фонарик мобильного телефона мне прямо в лицо.

Поднимаю руку, чтобы прикрыть глаза, быстро моргая.

– Можешь убрать эту штуку? – Прищурившись, прохожу мимо него, но он хватает меня за руку, разворачивая лицом к себе.

– Нам нужно поговорить. Прямо сейчас. – Марк тащит меня обратно к лестнице, и я неуклюже ковыляю за ним, путаясь в собственных ногах.

– Ты можешь остановиться? – Слезы щиплют мне глаза. Он никогда раньше не применял ко мне силу. Это пугает меня, его гнев чуть ли не осязаем. В этот момент мне и вправду кажется, что он просто ненавидит меня.

Марк выводит меня за руку в коридор и тянет в сторону гостиной.

– Ладно, сядь-ка сюда, – приказывает он, грубо толкнув меня так, что я падаю на диван. – И мы не двинемся с места, пока ты мне все не расскажешь.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Не прикидывайся дурочкой, Джен! Ты чертовски хорошо знаешь, что я имею в виду. У тебя была очередная отключка. Где ты проснулась?

Обдумываю свой ответ. Вроде можно вести себя честно, поскольку я знаю, что в сарае больше нет ничего компрометирующего. Мне нужно как следует взвесить возможные последствия любого ответа – я понимаю, что сейчас меня будут допрашивать почище, чем в полиции.

– В сарае, – попросту отвечаю я.

– Правда? – Тон у него недоверчивый. Качаю головой, глядя ему в лицо и не видя на нем ничего, кроме презрения.

– Да. Правда. Так что переживать не о чем, так ведь? – огрызаюсь я на него.

– Знаешь, тебя видели в деревне, а это значит, что ты уже зашла гораздо дальше, чем пытаешься меня уверить.

У меня отвисает челюсть, я пытаюсь скрыть свое изумление, уйдя в глухую оборону.

– Пытаюсь тебя уверить? Ты ведь знаешь, обычно я понятия не имею, где оказываюсь во время своих отключек, но я не лгу тебе, когда говорю, что была в сарае, – просто это все, что я могу сейчас припомнить.

– Нет. – Марк начинает расхаживать по гостиной. – Я так не думаю. Ты что-то скрываешь от меня, Джен. Я точно знаю. Почему ты не доверяешь мне настолько, чтобы рассказать?

– Ну, если ты собираешься поднять вопрос о доверии…

– Хватит! – Он бросается ко мне, крича мне прямо в лицо, капельки слюны попадают мне на щеки. – Прекрати! Перестань переваливать все на меня, из-за одного-единственного моего косяка, про который ты никак не можешь забыть! Сейчас речь идет про тебя. И про то, чувствую ли я, что мои дети в этом доме в полной безопасности.

Шок отбрасывает меня назад – с таким же успехом Марк мог бы ударить меня. О чем это он говорит?

– Наши дети сейчас, равно как и всегда, в полной безопасности, Марк, – медленно и тихо шиплю я эти слова. Как он смеет сомневаться в их безопасности?

– Увы, Джен. Я с этим не согласен. А поскольку ты, похоже, неспособна сказать правду, придется мне самому быть тем, кто их защитит.

Вскакиваю с дивана и подхожу к нему вплотную. Хочу поспорить с этим, но понимаю, что он одержал верх. Не раскрыв всего прямо здесь и сейчас, я даже не могу привести какие-то контраргументы.

– Мне нужна твоя поддержка, Марк, – шепчу я, умоляюще глядя на него. – Эти провалы в памяти меня саму жутко пугают – оказаться на кухонном полу или в саду, в грязной одежде, иногда через целый час, никому не пожелаешь… Но я никогда не подвергала наших детей опасности. Только саму себя.

Его лицо немного смягчается, хотя его гнев все еще наполняет комнату. Марк – хороший человек, слетать с катушек или вступать в конфронтацию не в его привычках, поэтому я знаю, что он тоже напуган. Появление здесь детективов выбило его из колеи, и он пытается справиться со своими эмоциями точно так же, как и со мной. Мне нужно это постоянно помнить.

– Я не знаю, как тебе помочь, – наконец произносит Марк. – И, учитывая интенсивность твоих отключек, тот факт, что ты не знаешь, что делала во время них… Я… В общем, я…

Его лицо сморщивается, и у меня сводит живот.

– Ты что? – пытаюсь подлизаться я.

– Я теряюсь в догадках, не сделала ли ты что-нибудь с Оливией во время одной из них. В ту ночь, когда она исчезла,