Фрэнк всегда знал, что говорить он не мастак, но его лицемерие было непростительным. Он-то думал, что тайна есть только у него, причем тайна настолько серьезная и важная, что ни о чем другом он не мог и думать. А оказывается…

Мысленно Фрэнк вернулся к тому моменту, когда у больничной койки Мэгги он вплотную подошел к признанию. Он был почти готов открыть ей, что́ он совершил, как подвел свою семью. Его лежащая на простыне рука дрожала, а взгляд, устремленный на закрытые глаза Мэгги, видневшиеся над кислородной маской, тщетно искал хоть какой-нибудь знак, что она слышит и понимает то, что он собирался сказать.

Мэгги?..

Осталось 6 дней…

Так на чем мы остановились, Фрэнк? Ах да, на моей исповеди. Думаю, ты согласишься, что это звучит несколько по-католически, но я просто не смогла подобрать другого слова, хотя, как ты знаешь, религией я никогда не интересовалась. Именно это в свое время и привлекло меня к тебе: ты не нуждался в высших силах, а верил только в факты и теории, в причины и следствия. Для меня это стало той опорой, которую я мечтала ощутить под ногами. Наконец-то стабильность! Для женщины это значит очень много, Фрэнк. На этой основе уже можно строить брак, семью, судьбу… Так, во всяком случае, я думала. И тем не менее мне всегда очень нравилась сама идея исповеди, когда лысеющий добрый священник за решеткой исповедальни готов с помощью нескольких заклинаний избавить тебя от всех грехов. Главное, не забыть опустить несколько монет в церковную кружку, и тогда все будет в полном ажуре. Но теперь я понимаю, что в жизни все намного сложнее.

К несчастью, Фрэнк, я – патологическая лгунья.

Даже написать это слово мне было трудно, но жить с этим еще труднее. Лгунья… Впрочем, ты, быть может, об этом уже догадался. Догадался ведь, да?.. Я очень на это надеюсь, потому что в этом случае мои откровения не станут для тебя чересчур сильным потрясением. С другой стороны, мне хотелось бы думать, что ты пребывал в счастливом неведении, потому что иначе мои хитрости были напрасны. Впрочем, в обоих случаях ты будешь разочарован, мне меньше всего хотелось бы, чтобы ты, именно ты, во мне разочаровался.

Нет, я не горжусь тем, как я поступала с тобой, но повод для гордости у меня все же есть. Я очень горжусь нашими отношениями, хотя в какой-то степени их прочность зиждется на лжи. На моей лжи. Наш брак можно сравнить с велосипедной цепью, которая годами движется по кругу – равномерно, предсказуемо, без срывов и заеданий, но все же с годами шарниры ржавеют и изнашиваются, поэтому немного лжи все же может принести пользу. Она как бы смазывает весь механизм, который продолжает работать без задержек.

Почему я обманывала?.. Думаю, это главный вопрос. Сама я склонна связать это с моей матерью. Да, Фрэнк, я очень хорошо представляю, как, читая эти строки, ты закатываешь глаза к потолку. Так ты делал всегда, стоило мне только упомянуть о ней. Ты обвинял ее во многом, и твои упреки по большей части были справедливы. Но если вина действительно может передаваться напрямую от матери к дочери, тогда чего же мы хотели от Элинор? В том, что она сделала, виновата я.

Но давай по порядку…

Итак, вернемся к моей матери. Тебе она никогда не нравилась – это было совершенно очевидно. Тебе не нравилось, когда она приезжала к нам, не нравилось, когда она звонила. Тебе не нравилось даже, что она месяцами не давала о себе знать. Что касается меня, то… Нет, я вовсе не ненавидела свою мать. Как-то я попробовала, но это оказалось мне не по силам. Мама дразнила, разочаровывала, раздражала меня до такой степени, что я неделями избегала отвечать на ее звонки, но все-таки я не могла ее ненавидеть. Ненавидела я только то, что перешло ко мне от нее по наследству, – способность ловко, незаметно лгать по-крупному и в мелочах.

За все годы, что мы с тобой прожили вместе, я так и не сумела найти слова и рассказать тебе, что самые ранние мои воспоминания о матери – это воспоминания о ее бесконечных любовниках. Мне не хотелось, чтобы у тебя появился еще один повод ее осуждать. Ты и без того ее не одобрял (и это еще мягко сказано!), но ведь она была моей матерью! Знаешь ли ты, как сильно ранило меня твое неодобрение? Сама я ее почти не осуждала. Я редко видела отца, он много работал, и это было очень кстати, потому что, когда он появлялся дома, никто из нас не мог расслабиться ни на секунду. Когда он был дома, мы словно ходили по тонкому льду, под которым вместо холодной воды пылал огонь.

– Ну чем ты сегодня занималась, Марго? – спрашивал он за ужином.

– Мама велела нам оставаться дома, потому что к ней должны были прийти друзья.

– Вот как?.. А кто? Кто-то знакомый?

На такие вопросы мама всегда успевала ответить быстрее меня.

– Приходили Анна с сестрой, – говорила она, и пока отец смотрел в тарелку, мама бросала на меня взгляд, который яснее ясного говорил: лучше помалкивай. И я молчала, помогая тем самым предотвратить катастрофу. До следующего раза.

После нескольких таких уроков мне и в голову не приходило рассказать отцу о многочисленных дядьях – маминых двоюродных и троюродных братьях, – которые приносили мне подарки, хотя на самом деле вовсе не были нашими родственниками.

Да, можно сказать, что ложь вошла у нас в привычку. Но для меня она с самого начала была защитным приемом, причем не столько для меня самой, сколько для тех, кого я любила больше себя. Боюсь, что к этой категории относишься и ты, Фрэнк. Я конечно твердила себе, что никогда не буду такой, как мама, и все же чуть ли не первые мои слова, обращенные к тебе, были ложью. Они сами выпорхнули из моего рта, и я не сумела их удержать…

Оказавшись в положении мужа, Фрэнк довольно скоро обнаружил, что ему приходится постоянно импровизировать. Ничего удивительного: соответствующих инструкций и руководств просто не существовало (а жаль!), а его собственный отец умер задолго до того, как Фрэнку понадобились его познания и советы относительно того, что следует делать, чтобы сохранить брак как можно дольше, и как вести себя, когда первые, самые простые годы останутся позади. Основные принципы счастливой семейной жизни Фрэнк, впрочем, усвоил: будь добрее и терпимее, принимай свою вторую половину такой, какая она есть, не лги и не обманывай. Сейчас, впрочем, он был склонен поставить честность на первое место.

Да уж, если Мэгги обманула его еще в самом начале, то… Есть ли что-то, в чем он теперь может не сомневаться?.. Впрочем, тещу он действительно недолюбливал, это было верно. С другой стороны, о детстве жены Фрэнк и сейчас знал очень мало, главным образом потому, что расспрашивать Мэгги о подробностях жизни с родителями было не легче, чем удалять зубы. Ему было известно только, что ее мать ушла к другому мужчине, как только ей показалось, что дети уже достаточно взрослые, чтобы обойтись без нее (Мэгги тогда было тринадцать, и она очень просила маму их не бросать). За много лет Фрэнк встречался с тещей не раз и не два, но даже просто поговорить с ней у него не получалось. Нет, поговорить о других она была совсем не прочь, но если Фрэнк задавал какой-то вопрос о ней самой, мать Мэгги очень ловко уходила от ответа. Уклонялась. Тогда ему и в голову не пришло, что яблочко от яблоньки недалеко падает, но теперь, когда Мэгги призналась ему, что лгала… К его чести, Фрэнк довольно быстро вспомнил, что долгих шесть месяцев он и сам скрывал от Мэгги правду. Нет, он не уклонялся от ответов, не лгал – он просто молчал, но разве это было лучше?