Осталось 5 дней…

За грехи молодости платят до старости… Я мысленно твердила эти слова, когда ты привез меня домой, я помнила их все время, пока лежала в постели, терзаясь угрызениями совести. Помогло время – моя боль притупилась, хотя и не исчезла совершенно. Ты тоже помог, хотя я уверена, что ты никогда не стал бы приписывать себе этой заслуги. Иногда, когда я вставала с кровати с таким острым ощущением вины, что впору было упасть обратно и укрыться одеялом с головой, я видела твое лицо, и это помогало мне дожить до вечера. По утрам ты приносил овсянку с выложенной изюмом улыбкой, и это действовало на меня как самое сильное лекарство. Надежда имеет свойство передаваться от человека к человеку, а у тебя был такой ее запас, которого с избытком хватало для нас обоих.

Скажи, Фрэнк, что ты думаешь, когда вспоминаешь те первые годы нашей совместной жизни? Мне очень хочется верить, что ты был счастлив. Для меня эти годы были бесконечно счастливыми. Ты был рядом, и этого хватало мне с избытком. Я любила просыпаться, чувствуя рядом твое тепло. Еще мне очень нравилось, как ты, проснувшись за добрых полчаса до нужного времени, начинал негромко покашливать, потому что знал, как я ненавижу вскакивать под треск будильника. Мне нравились шутки, которые ты записывал на стикерах и приклеивал к крышке контейнера с обедом, который я брала на работу, а еще мне нравилось, что ты обязательно повторял их, когда я возвращалась домой, словно за прошедшие часы я могла их забыть. Ты декламировал их, подкрепляя слова жестами, выделяя интонацией, и я снова смеялась, хотя отлично помнила, что́ ты написал. Должна признаться: дело было не в том, что эти шутки были смешными (очень редко, на самом деле). Это ты смешил меня, и за это я тебе благодарна. Ни один человек из всех, кого я знала, не умел так, как ты, отыскать глупое или смешное в повседневной рутине, которая большинству кажется серой и непримечательной.

На вторую годовщину нашей свадьбы ты приготовил мне сюрприз – однодневное путешествие в Лондон. Я уверена, что ты отлично его помнишь, и тебе нет необходимости разглядывать выцветший проспект, который до сих пор висит на стене туалета на первом этаже. Мы побывали в Букингемском дворце, посетили Гайд-парк и ели пшеничные лепешки в кафе для строительных рабочих рядом с Оксфорд-стрит, потому что на что-то более шикарное у нас просто не было денег. Ты, впрочем, настоял, что в этом путешествии мы должны быть одеты наилучшим образом – тебе явно казалось, что Лондон буквально кишит аристократами, а я не стала тебя разубеждать. Кроме того, тебе очень шел твой единственный парадный синий костюм, а я в моих лучших туфлях становилась на три дюйма выше ростом – так мне было удобнее тебя целовать. Разумеется, делать в них большие концы было сущей пыткой, и к концу дня я совершенно обезножила. Зато на Трафальгарской площади, когда до отхода последнего автобуса оставалось всего пять минут, ты забросил меня на плечо и во всю прыть помчался к остановке, не обращая внимания на толпы прохожих.

Чуть не всю обратную дорогу мы сипели и пыхтели: ты от усилий, я – от смеха. Люди сами создают себе дорогие воспоминания, но ты был в этом деле непревзойденным мастером. Рядом с тобой я испытывала огромную, некончающуюся радость, какой я не чувствовала никогда в жизни. Вокруг шумел большой мир, раздавались голоса пассажиров, но тебе каким-то образом удавалось заглушить их, затмить все ненужное и неважное, и мне казалось – в несущемся по ночному шоссе автобусе остались только мы и упаковка пластырей, которыми ты заклеивал мои стертые до мозолей пятки. И даже когда на следующий день ты принес мне утреннюю газету, на первой странице которой – под заголовком «Беспрецедентная демонстрация женщин за свои права» – красовалась моя болтающаяся на твоем плече задница, это не могло вернуть нас в большой мир с его пустыми заботами и выдуманными проблемами.

Меня не беспокоило даже то, что денег у нас постоянно было в обрез. Конец месяца приближался с черепашьей скоростью, но нам всегда удавалось найти способ сэкономить и дотерпеть. Как ты это называл? «Холодильная рулетка»?.. Ты приходил домой, размахивая пакетом из универсама – из отдела, где продавались продукты с истекающим сроком годности, и сразу же лез проверить, осталось ли у нас в холодильнике что-то, из чего можно состряпать подходящий ужин – ни дать, ни взять аукционер перед началом ответственных торгов. «Три морковки, сардины и два круассана. Господа, есть желающие?» Господи, что мы тогда только не ели! Частенько к тому времени, когда мы ложились в постель, живот у меня сводило не то от хохота, не то от наших «гастрономических импровизаций», рецепт которых не сыщешь ни в одной поваренной книге.

На третий год нашего супружества мы вместо подарков знакомым на Рождество решили сварить каждому по баночке джема. Ты, наверное, до сих пор чувствуешь на языке его вкус. Джем вышел приторно-сладким, комковатым, с волокнами фруктов. Даже внешне он не походил на картинку в кулинарной книге, а на вкус… В жизни я не ела такого странного джема.

«Гребаная отрава!» – так, кажется, выразилась Эди, облизывая палец, которым она проткнула пергаментную бумагу на баночке через секунду после того как мы перешагнули порог ее дома. По давно установившейся традиции, состоявшей в отрицании всяких традиций, она даже не попыталась принять у нас пальто.

– Привет, Фрэнки! – воскликнул Мэтт, появляясь из кухни с бутылкой красного в руке. На их довольно неожиданной свадьбе мы гуляли всего несколько месяцев назад, и я все еще находилась на той стадии, когда его присутствие рядом с подругой вызывало подспудное удивление. Твои очки, как всегда, запотели, поэтому я легонько подтолкнула тебя в нужном направлении. Ты и Мэтт обнялись и принялись хлопать друг друга по плечам, что лично меня всегда немного смущало. Эди сунула мне в руку бокал с вином и потащила в гостиную, чтобы без помех ругать меня за такие дерьмовые подарки.

Праздничный цыпленок оказался полусырым и не соответствовал даже самым либеральным санитарно-гигиеническим стандартам, зато овощей и подливки было сколько хочешь, да и риохи – хоть залейся. После ужина мы засели за «Монополию», а домой засобирались только после того, как Эди начала скупать отель за отелем (что греха таить, в «Монополию» она играла отлично, да и везло ей больше всех). Не успели мы выйти на улицу, как мимо дома проехало свободное такси, и ты погнался за ним, чтобы остановить и вернуть, а я, прижимая к себе сумочку, вернулась в прихожую, чтобы попрощаться с Эди.

– Слушай, Мегс…

– Только никаких объяснений в любви – я слишком много выпила, чтобы оценить их по достоинству.

– Не дождешься… Вот что, Мегс, я должна сказать тебе одну вещь…

Ты уже остановил такси и теперь махал мне рукой, всем своим видом показывая, что еще немного, и ты замерзнешь насмерть, как Скотт в Антарктиде. Кто бы знал, как мне хотелось поскорее согреть тебя в своих объятиях!

– Тогда давай быстрее…

– Дело в том, что я беременна.

Земля закачалась у меня под ногами. Прислонившись к стене, чтобы не упасть, я сделала вид, будто поправляю туфлю.

– О господи, Эди..! – Только сейчас я сообразила, что за весь вечер она не выпила ни капли. – Поздравляю! Нет, я в самом деле очень рада…