Вот что я видел, чему стал свидетелем, Мегс… Думаешь, я проявил беспечность, ничего не сказав тебе? Может быть, но с другой стороны… Как можно отказать, когда твой единственный ребенок приходит к тебе за помощью? Я почти уверен, что на моем месте ты поступила бы точно так же. Тот же самый инстинкт, который побуждал нас кормить Элинор каждый раз, когда в младенчестве она хотела есть, теперь питал ее зависимость. Ради тебя, ради себя, ради сохранности моего банковского счета наконец, я убеждал себя, что это временно, что это пройдет. Все годится, когда пытаешься примириться с последствиями однажды принятого ошибочного решения. На что только не пойдешь, когда нужно сохранить самое дорогое, что у тебя есть – твою собственную плоть и кровь, пусть даже она обрела форму другого человека. Да ты и сама знаешь!..

Частенько мне казалось, будто все это происходит не со мной, а с кем-то другим. Это не могло случиться с нами, с нашей семьей, думал я. У нас был собственный уютный дом, была машина, мы оба работали, но главное – у нас с избытком хватало любви, которую мы готовы были дарить и ей. Что же случилось? Почему все пошло наперекосяк? В отчаянии я во всем винил себя: это я не так ее воспитал, не так учил, не сумел показать правильную дорогу в жизни. Теперь же все мои попытки что-то исправить оказались бесполезны. Реабилитационные центры, больницы, консультации специалистов – ничего из этого ей было не нужно, ни на что она не соглашалась.

Что я, собственно, хочу сказать… С Элинор никогда ничего нельзя было знать наверняка. Все пять лет, прошедшие с тех пор, как она бросила университет, мы понятия не имели, где она, что с ней, когда она приедет в следующий раз – и на сколько дней или часов. В промежутках между ее случайными визитами мы старались сохранять видимость нормальной жизни, предоставив Элинор делать все, что ей только взбредет в голову. Таким ведь был наш с тобой молчаливый уговор, правда?.. Она должна была рухнуть на каменистое дно, удариться посильнее, потому что, пока Элинор находилась в свободном падении, удержать ее не могло ничто. Ей нужна была встряска. Нужна была катастрофа, чтобы она наконец поняла, что так дальше продолжаться не может. И мы готовы были ждать, ждать столько, сколько потребуется.

Со временем я почти научился радоваться тому, что Элинор приезжает так редко. Я ненавидел себя за это, но ничего мог с собой поделать. Только увидев, как ты сидишь на скамье в коридоре и, наклонившись, ласково гладишь кончиками пальцев место на ковре, где она только что стояла, словно оно могло дать тебе больше тепла, чем твоя собственная дочь, я понимал или почти понимал, что́ со мной происходит. Мое сердце разрывалось пополам, и не было на свете средства, способного излечить эту рану, с каждым днем становившуюся все глубже.

Все это, разумеется, не может ни оправдать, ни объяснить того, в чем я собираюсь тебе признаться. Оправдать мой поступок не может, наверное, ничто, хотя я очень старался найти достаточно убедительные аргументы, причины, доводы. Чуть не с самого начала я пытался сказать тебе, что́ я сделал и что заставило меня замолчать, но…

Я сам убедил себя не спешить. Я твердил себе: тебе будет легче, если я тебя подготовлю, если не стану обрушивать на тебя это страшное знание в один прием. Но сейчас времени почти не осталось, и правды не избежать. Я и так слишком долго молчал, и это чуть не убило тебя. Нет, я не хотел причинить тебе зло, просто я… Мэгги?.. Мэгги, милая моя, ты меня слышишь?!..

Этот возглас вырвался у меня, когда рука Мэгги, которую я держал в своей, едва заметно дрогнула, а ее ноготь вонзился мне в ладонь. Его движение было очень коротким, но ошибиться было невозможно: на коже моей руки осталась крошечная вмятинка.

– Дейзи! Скорее сюда! – крикнул я, боясь упустить момент, которого так ждал. Слова́ признания – тяжкого признания, которые объясняли причины моего молчания, готовы были сорваться у меня с языка, и я просто не мог их не сказать. С другой стороны, я точно так же не мог позволить себе потерять Мэгги. И, протянув руку, я нажал тревожный звонок в изголовье ее кровати – один, два, три, четыре раза. Только бы он работал, думал я в смятении, только бы работал.

– Дейзи, на помощь! Скорее!

Я услышал ее раньше, чем увидел. Резиновые подошвы ее туфель зашлепали по линолеуму в коридоре, и каждый шаг звучал как щелканье бича.

– Тише, Фрэнк, я здесь. Что случилось?! – Дейзи взглянула сначала на Мэгги, и только потом – на меня, все еще склонявшегося над кнопкой звонка. Заметив, как сокращаются мышцы на руке Мэгги, она, не говоря лишнего слова, схватилась за пейджер. Вызвав подмогу, Дейзи принялась ощупывать шею, запястья, ступни Мэгги, и я вдруг почувствовал себя лишним, словно мои усилия ровным счетом ничего не значили.

Я всегда знал, что Мэгги обладает отличным чувством времени. Так получилось и сейчас… Мне нужно было – сколько? Еще минут пять, и я бы решился. Увы, я так и не успел перейти к главному, а теперь… У меня был шанс, но он выскользнул у меня из рук, стал слишком неопределенным, чтобы я мог надеяться в ближайшее время снова подойти к границе, которую готов был пересечь одним решительным броском. Не мог же я сказать Мэгги то, что собирался, в присутствии Дейзи, да и другие медсестры должны были вот-вот прибежать к ней на помощь.

Или… мог?

– Дейзи, скажите, как она?..

Но прежде, чем сестра успела ответить, появились сиделки и врачи во главе с доктором Сингхом в развевающемся халате. Как только они вошли, Дейзи забросала их цифрами – большими, маленькими, но одинаково непонятными для меня, не посвященного в тайны медицинской науки. Потом все заговорили одновременно, и мне, успевшему за прошедшие дни привыкнуть к звуку одного лишь собственного голоса, стало не по себе. Кроме того, мне казалось, что даже врачам негоже так шуметь в отделении интенсивной терапии.

Поспешно поднявшись со стула, я отступил к окну, а врачи и медсестры, напротив, сгрудились вокруг кровати, размахивая перед лицом Мэгги блестящими приборами и инструментами, словно назойливые торговцы на «бло́шке».

– С ней все будет хорошо, Фрэнк. Как я вам и говорила. – Дейзи удалось ненадолго вырваться из толпы взволнованных коллег и подойти ко мне. Я, однако, заметил, что она намеренно или случайно встала так, чтобы загородить от меня Мэгги.

– Когда ваша жена придет в себя, вы будете ей нужны, поэтому вы должны быть сильным.

– Я не был сильным, Дейзи. Я не был сильным, и поэтому она… – Я почувствовал, как к горлу подступают рыдания. Дейзи их тоже услышала или угадала. Должно быть, сработало ее шестое чувство – сострадание.

– Мы тут справимся. – Она кивнула в сторону двери. – Не сомневайтесь, мы сделаем все, что нужно, и хорошо о ней позаботимся.

Но я не двинулся с места.

– Выслушайте меня, Фрэнк… Все, что от вас зависело, вы сделали, и теперь должны довериться нам. Идите и не переживайте…

Уходить я по-прежнему не хотел, и Дейзи мягко подтолкнула меня к двери. Положив ладонь мне на поясницу, она пыталась увести меня из палаты – подальше от орудийных залпов и пулеметных очередей медицинской терминологии, которые, несомненно, означали что-то очень важное.