Разгром остудил горячие головы в Новгороде, дав перевес приверженцам мира. Но тут масла в огонь подлили великий князь и Ольговичи. Во второй половине 1133 г., в самый разгар междоусобицы на юге, они вступили в переговоры с новгородцами, разными посулами переманивая их на свою сторону: «Ярополк к собе зваше новгородце, а черниговский князь [Всеволод Ольгович] к собе». Новгородцы некоторое время колебались, но, видя, что в сражении на Супое «поможе Бог Олговицю с черниговцы», встали на сторону победителя в «Божьем суде».

Весной 1136 г. повторились события четырехлетней давности. Собравшийся 28 мая вечевой сход, на который заранее были приглашены псковичи и ладожане, постановил «изгонити князя своего Всеволода». Летописи сохранили длинный перечень обвинений, предъявленных на вече незадачливому Мстиславичу: 1) «не блюдеть смерд»394; 2) «чему [зачем] хотел еси сести Переяславли»; 3) «ехал еси с полку впереди всех [первым бежал в битве на Ждановой горе]»; 4) «на початый [поначалу, сперва] велев ны [нам, то есть новгородцам], рече к Всеволоду приступити [вступить в союз с черниговским князем Всеволодом Ольговичем], а пакы [теперь] отступити велить»; 3) «почто возлюби играти и утешатися [развлекаться], а людей не управляти»; 6) «почто ястребов и собак собра, а людей не судяше и не управляаше»; «и другие многи вины собраша на нь»395. В целом, как видим, суть обвинений заключалась в забвении князем внутренних и внешних интересов новгородской общины и в его пренебрежении делами управления. Взятый под стражу Всеволод был препровожден на епископский двор, куда также привели его жену, детей и тещу. Здесь он просидел почти два месяца, под бдительной охраной тридцати вооруженных «мужей», сменявшихся ежедневно, «донележе [до тех пор, пока] ин князь приде». Этим «иным князем» стал Святослав Ольгович, прибывший в Новгород по просьбе веча «из Чернигова, от брата Всеволодка [Всеволода Ольговича]» 19 июля. Освобожденного из-под ареста Всеволода Мстиславича «пустиша из города» несколькими днями раньше (15 июля).

Новгородское движение 1136 г. вызвало многочисленные комментарии историков. Некоторым из них оно представлялось социальной «революцией» или высшей точкой «антикняжеской борьбы», с которой начинает свой отсчет история Новгородской республики396. Сегодня подобные оценки выглядят весьма и весьма далекими от исторической реальности. Детальные исследования положения князя в Новгороде до и после 1136 г., проведенные В.А. Яниным на материале княжеских грамот и вислых печатей, бывших на Руси атрибутом власти и выражением государственной юрисдикции, полностью опровергают эти умозрительные схемы, переносящие на первую половину XII в. характерные черты общественного устройства, свойственные Новгороду в эпоху позднего Средневековья. Обнаружилось, например, «активное участие епископа и веча, то есть органов республиканского управления, в распоряжении землей до 1136 г., во времена, которые казались исследователям периодом полного господства князя в этой области». И наоборот, оказалось, что и после 1136 г. князья отнюдь не теряют права распоряжаться новгородским земельным фондом397; более того, положение княжеской власти только упрочилось, а роль князя возросла. Изучение сфрагистических памятников новгородского происхождения продемонстрировало массовое распространение княжеских печатей именно с 30-х гг. XI столетия. «В период с 1136 г. до конца первой четверти XIII в., – пишет Янин, – в Новгороде примерно 40 печатям княжеского круга противостоит 14 епископских булл и около десятка проблематичных посадничьих печатей». Создается несколько парадоксальная, с точки зрения ученого, ситуация: «Казалось бы, успешное восстание 1136 г., приведшее к торжеству антикняжеской коалиции, должно было отменить княжескую печать и привести к максимальному развитию буллы республиканской власти, но в действительности наблюдается как раз противоположное явление. Посадничья булла после 1136 г. становится почти неупотребительной… Напротив, княжеская булла с этого момента получает широчайшее развитие, оттесняя на задний план другие категории печатей»398.

Однако все эти кажущиеся парадоксы перестанут выглядеть таковыми, если признать, что главное новшество, которое привнесли в новгородскую жизнь события 1136 г., относилось к области межрегиональной политики, а не к местному общественному устройству399. Вся предыдущая, более чем вековая распря Новгорода с князьями400 отнюдь не была борьбой против собственно княжеской власти. Князь из киевской династии был здесь столь же необходим для поддержания статуса Новгорода как столичного центра земли-княжения и вообще для обеспечения нормального хода жизни, как и в любом другом «стольном» городе. Новгородский князь противостоял органам общинного самоуправления лишь в той мере, в какой сохранял зависимость от Киева, и настолько, насколько являлся ставленником киевского князя. Во всем остальном княжеская власть в Новгороде была органично встроена в систему местной администрации. Поэтому если борьба новгородцев за ликвидацию господства Киева и принимала с неизбежностью форму антикняжеских выступлений, то лишь потому, что это господство персонифицировалось в князьях-наместниках. По существу же своему «это была борьба за независимость от киевских князей, но не против княжеской власти как социального института»401. В 1136 г. Новгород решительно порвал с киевским диктатом в деле замещения новгородского стола, чтобы больше уже никогда не подчиняться ему. Изгнание Всеволода окончательно устранило последние остатки власти Киева над Новгородом, вызвав существенные изменения в отношениях князя с новгородцами. Перестав быть ставленником (наместником) киевских правителей, новгородский князь сделался в полном смысле слова носителем местной власти, зависимым главным образом от веча, и эта перемена в его статусе сообщила еще большую устойчивость княжеской власти в Новгороде, зафиксированную данными сфрагистики402. Другое дело, что после того, как у новгородцев отпала необходимость в различных ухищрениях, вроде «вскармливания» князя, они получили более широкое поле для политического маневра, и эти новые возможности привели к более частой смене князей на новгородском столе, что, в свою очередь, постепенно изменило расстановку социально-политических сил в пользу городской верхушки – бояр и епископа. Но – и об этом можно говорить с полной уверенностью – среди участников мятежного веча 1136 г. не было еще никого, кому бы грезился, пусть даже в самых смутных чертах, величавый образ Новгородской республики403.

III

Перемена князей на новгородском столе спровоцировала новый виток междоусобной брани на Руси. Прежде всего это касалось самого Новгорода, где приезд Святослава Ольговича только разжег политические страсти. В городе нашлось немало сторонников изгнанного Всеволода. Летописи достаточно четко обозначают их социальную принадлежность: в основном это были «добрые мужи» – бояре и знатные люди во главе с посадником Костянтином Микуличем, занимавшим эту должность с прошлого года. Однако мы не знаем, чем была вызвана их оппозиция Святославу Ольговичу: то ли личной преданностью Всеволоду, то ли внезапно обнаружившимся недовольством какими-то конкретными действиями нового князя. Во всяком случае, накал противостояния был таков, что дело дошло до смертоубийств. В сентябре 1136 г. убили и «свергли» с моста какого-то знатного человека Юрия Жирославича – свидетельство того, что Всеволодовы приверженцы пытались добиться от веча решения о его возвращении. В ответ дворовые люди Всеволода («милостники Всеволожи»)404 совершили покушение на Святослава: где-то подкараулив княжеский выезд, выпустили в Ольговича несколько стрел. Князь получил ранение, но выжил.