Все-таки купились на нашу туфту. Молодцы, сволочи фашистские…

Я выставил из люка ствол ракетницы и выпалил в небо. Слава богу, десант увидел сигнал и спрыгнул с танков. Вот только отходить морпехи не стали. Они рассредоточились и залегли среди деревьев. Они явно чего-то ждали в этом самом редком леске. У них что – был какой-то свой, отличный от нашего приказ? Как потом оказалось, так оно и было…

Наши танки открыли шумный, но бесполезный огонь по немецким машинам из своих автоматических пукалок, одновременно начав энергично разворачиваться назад. Блин, вот тут они явно поторопились, поскольку положенной по диспозиции второй ракеты я еще не давал…

При этом экипажи двух «Т-60» слегка замешкались, и огонь нескольких немецких танков сосредоточился на них.

Как и следовало ожидать, в одну «шестидесятку» тут же попали. Сначала в левую гусеницу – траки со звоном лопнули, и танк беспомощно крутанулся на месте, немедленно получив еще один снаряд из немецкой танковой пушки в корму, опять в левую сторону, туда, где стоял бензобак. Там пыхнуло и загорелось, а потом я увидел, как с подбитого танка спрыгнули две фигуры в ватниках и ребристых танкошлемах, со всего маху припустившие на полусогнутых в сторону второго, отбившегося от строя, но все еще целого «Т-60». Вокруг них густо свистели пули, но оба танкиста все-таки сумели запрыгнуть на броню второй «шестидесятки», которая резво рванула в сторону наших траншей, стреляя в сторону немецких «Т-III» из своей «ТНШ». Я даже видел их попадания в головной немецкий танк, но 20-мм снарядики отлетали от его лобовой брони как горох от стенки, давая при рикошетах светлые росчерки и искры. Оно и понятно: «Т-III» – это все-таки не вертолет из времен Вьетнама или Афгана.

Покинутый экипажем подбитый «Т-60» загорелся ярко и весело – из открытого башенного люка вырывался длинный язык пламени.

Между тем пара немецких снарядов прошуршала над самой нашей башней. Это было более чем опасно, поскольку все уже отходили, а наш «Т-40» еще продолжал переть вперед, пусть и не по прямой…

«Т-III», которых я насчитал пять штук, приближались, пехоты за ними видно не было.

Я развернул башню и лупанул из «ДШК» по двум ближайшим «панцерам». Понимая, что до них было далеко, явно больше трехсот метров и надеяться можно было только на случай, при котором мои пули разобьют им оптику или прицелы. Но вероятность этого была ничтожна…

Я перезарядил ракетницу и пустил в небо вторую ракету.

Хотя наши мелкие «коробочки» уже и так отходили назад, энергично стреляя в белый свет, как в копейку, из своих повернутых стволами назад башен. Головной «Т-60» уже проскочил пехотные траншеи.

– Теперь поворачивай оглобли! – крикнул я Татьяне, надеясь переорать рев мотора и лязг гусениц (нет, без «ТПУ» это все-таки не жизнь): – Маневрируй, товарищ воентехник, и уходи к нашим траншеям!

– Поняла! – крикнула она в ответ, резко поворачивая танк и сшибая лобовой броней тонкую осинку.

Я повернул башню назад и в этот самый момент понял, что все это, конечно, хорошо, но что-то немецких танков из-за домов Дурятино выползло как-то слишком много. Сейчас их позади нас было уже не пять, а десятка полтора – следом за первой пятеркой, держа дистанцию метров в восемьсот, из деревни выползло еще машин десять.

Пехоты за ними по-прежнему не было видно, но все-таки стоило признать, что я их сильно недооценил, а считавшие поголовье немецкой группировки в Дурятино разведчики тоже слегка ошиблись, причем явно в сторону уменьшения.

Возможно, у бравых ребят из гитлеровских панцерваффе тоже был какой-то свой лихой план – дождаться нашей атаки и неожиданной контратакой, на наших же плечах, прорвать нашу оборону или что-то типа того. Фиг его знает…

А наш «Т-40», меж тем, практически несся к пехотным траншеям, подлетая над землей на кочках и неровностях. Количество нацеленных в наш танк болванок заметно увеличилось, но попаданий по-прежнему не было, а я продолжал палить по ближним «Т-III» короткими очередями из «ДШК», выпуская полкило свинца в секунду. С заведомо непредсказуемым результатом.

Правда, два немецких танка после нескольких моих очередей стали двигаться как-то странно.

Наконец наша «сороковка» выскочила из леска. Я оглянулся – четыре немецких танка, в числе которых был и один с тонкой и длинной пушкой (что-то не то было в его облике, но я в тот момент не понял, что именно), еще больше вырвались вперед относительно основной группы, и это было хорошо.

Я немедленно дал третью ракету, сигнализируя нашей артиллерии. Не исключая, что делаю это зря. Мало ли что у пушкарей и начальства на уме…

Остальные «Т-60» и «Т-40» уже переваливали пехотные траншеи, уходя на исходные позиции на всех парах. Вроде бы никого из наших больше пока не подбили, и это не могло не радовать. А наш «Т-40» отходил крайним. Я все так же стрелял по немецким танкам и орал что-то неразборчивое, не слыша собственного голоса из-за шума двигателя и пулеметной пальбы. «ДШК» и на открытом-то воздухе бьет по ушам будь здоров, а уж в тесном объеме танковой башни я от него слегка оглох.

Немцы продвигались, не особо часто (наверное, экономя боезапас) паля в нашу сторону, но все так же без толку.

И в этот момент в небе наконец заныли, лаская мой несколько притупившийся слух, наши подлетающие тяжелые снаряды. Гаубицы (на звук калибр был 122 или 152-мм) наконец-то дунули по деревне и окрестностям. Для пристрелки у артиллеристов явно не было должного количества снарядов, но первый же их залп из десятка снарядов (видимо, стрелял один дивизион, никак не меньше) лег почти точно по основной группе немецких танков, как раз входивших в лесок. Была пара хорошо видимых прямых попаданий, во всяком случае, я увидел, как одну «трешку» прямо-таки подбросило над землей и ее орудийная башня улетела далеко в сторону.

Пара немецких танков загорелись, остальные немедленно стали сдавать назад. В этот момент по ним (с некоторым недолетом) и непосредственно по Дурятину легло еще два орудийных залпа, подняв за леском высокие столбы земли. На этом продвижение основной группы «T-III» полностью остановилось – теперь между леском и окраиной Дурятина горели танки, а в самой деревне тоже занялись пожары. Интересно, не зацепило ли кого из залегших в леске морпехов? Ведь про них те, кто управлял огнем тяжелой артиллерии, думали меньше всего. А точнее, они, скорее всего, просто не знали о них.

Больше гаубицы не стреляли, а наша «сороковка» уже чесала по полю, на полпути к пехотным траншеям, только ветер в ушах свистел да лязгали на неровностях торсионы подвески. И следом за нами на поле выскочили четыре немецких танка, включая тот самый вожделенный длинноствольный. Похоже, их экипажи были то ли особо глупые, то ли особо упорные.

Наконец под нашими гусеницами проскочил высокий бруствер окопа (удар был примерно как при переезде «лежачего полицейского») с присевшими на дно пехотинцами. В этот самый момент один немецкий танк из оторвавшейся от главных сил четверки попытался энергично сдать назад задним ходом, но у кромки леса остановился и загорелся – залегшие среди деревьев морпехи подожгли его бутылками.