Мне не нравятся соцсети, но сейчас, в тошнотворном предчувствии чего-то плохого, я нахожу еле живую группу, посвященную событиям, происходящим в нашем городке, и читаю закрепленный сверху пост.

Темнеет в глазах, и я снова откидываюсь на подушку.

«Вчера в Микрорайоне случилась драка» – под короткой заметкой об этом набралось три тысячи комментариев, в основном оставленных учениками моей школы.

Забиваю на опоздание и прочитываю все:

«Урод подстерег пацанов с МКР и всех уложил», «Арсений, Тимур, Сашенька, держитесь!», «Сука, Бэтмен какой-то. По-уличному бьется. Зато в школе из себя терпилу корчил, урод конченый», «После каникул ему не жить», «Он недавно внучку Галины Федоровны чуть не задушил, родители боятся детей в школу отпускать», «Говорят, он Сеньку и Тиму вырубил с пары ударов, а Саню метелил, пока тот сознание не потерял…», «Ребят, его хоть задержали? В школу идти очково», «Санек от госпитализации отказался, а этого утырка задержали утром еще, не ссы», «Короче, капец уроду. И любому, кто за него заступится!»

Отшвыриваю телефон, моргаю ослепшими глазами, пытаюсь вдохнуть хоть немного воздуха и осмыслить случившееся.

Это конец.

Игры в нормальность всегда были для Егора непозволительной роскошью, но я не хотела понимать.

Из-за меня он не выдержал. И теперь его жизнь окончательно превратится в ад.

В городке, где все знают друг друга и находятся на виду, невозможно долго оставаться незамеченными, особенно тогда, когда за твоей жизнью следят с маниакальным упорством. Саша мог услышать какую-то сплетню и в школе, и во дворе, и в компании. Он далеко не дурак – достаточно было лишь повнимательнее присмотреться ко мне и к Егору, и…

Сейчас мне кажется, что он с самого начала обо всем знал – намекал, приставал, запугивал, но позволял нам видеться, продумывая детали изощренной расправы.

Этот псих понимал, что Егор не оставит меня и после школы пойдет за нами. Он намеренно петлял по дворам, неожиданно сворачивал за углы и нырял в проулки, ускорял шаг или замедлялся, чтобы оторваться, но не уходить далеко.

Вчерашний кошмар продолжался минут пятнадцать, не больше. Егор потерял нас из виду, но все же пришел на пустырь. И оставил следы.

Руки снова дрожат: я должна была умереть, а история его отца – повториться… Но случилось чудо, и этого не произошло.

Мы почти выиграли – в моем затуманенном разуме даже оформился план нашего спасения!

Но…

– Почему ты меня не послушал? Зачем? Какого черта?! – Я выбираюсь из кровати и спешу в кладовку – бабушка перепрятала запасные ключи, но наверняка недалеко.

По лицу текут слезы, опустевшую грудную клетку заполняют ярость и злость.

Побросав на пол с десяток коробок, я нахожу то, что искала. Вламываюсь в вечно запертую спальню, достаю со шкафа запылившуюся шкатулку и опрокидываю содержимое на кровать. Непослушными руками снимаю свои серьги и заменяю их Сониными – массивными и немодными.

Возвращаюсь к себе, беру со стула у батареи пуховик и облачаюсь в неглаженую школьную форму.

Второй урок скоро закончится, значит, итоги полугодия подведены, и весь класс дружной толпой выдвинулся в актовый зал – через двадцать минут начнется выступление хора 10-го «Б» на Дне открытых дверей.

Я успею – выведу этого шакала Королева на чистую воду, заткну всем сплетникам рты и очищу свою совесть. Мне безразлично, что потом будет со мной.

* * *

В школе что-то происходит: воздух до предела наэлектризован, кажется, от напряжения скоро задымится проводка на стенах. На крыльце и в фойе толпятся возмущенные родители, у кабинета директора образовался стихийный митинг – собравшиеся требуют исключения Егора, но Павел Петрович предусмотрительно заперся изнутри и не идет на контакт.

Вцепившись в лямки рюкзака, поднимаюсь на второй этаж, слух выхватывает из гула возмущенных голосов обрывки фраз:

– Оля Королева и Сашенька написали заявление в полицию. Мальчик пришел в школу, но на него смотреть страшно!.. Его товарищам – Алиеву и Новикову – тоже досталось.

– А вы в курсе, что Лебедевым дверь подожгли? Ничего серьезного, но людей можно понять…

– Надежда снова заняла странную позицию: твердит, что сын не виноват.

– А что ей остается, раз не смогла нормально его воспитать!

– Там наследственность…

– А ведь Наумова билась все лето, стучалась во все инстанции, просила обратить внимание на этого парня, но никто не прислушался!

Я морщусь и сворачиваю к огромным двустворчатым дверям, из-за которых раздаются усиленные хрипящими колонками призывы:

– Пора заканчивать беспредел! Нелюдь изуродовал беззащитного мальчика за то, что ранее тот вступился за одноклассницу! – Пробравшись в актовый зал, я выглядываю из-за спин учеников и их родителей и вижу на сцене бабушку.

По случаю предстоящей траурной даты она снова одета в черное и плачет, плачет, плачет…

– Верх цинизма, господа! Девочка, на которую напал этот дегенерат Лебедев, – моя внучка, Соня.

Повисает гробовая тишина, бабушка выдерживает театральную паузу и обводит присутствующих пылающим взглядом:

– Директор, потворствуя потенциальному убийце, пытался замолчать инцидент! Вон такого директора! Подпишите петицию: с нашими детьми учится монстр!

Взрослые бурно поддерживают ее.

В ужасе расталкивая их локтями, я выбегаю вперед. Преодолев три ступеньки, выскакиваю на сцену, подбегаю к своей сумасшедшей, бездушной, уродливой бабке и настойчиво забираю из ее скрюченных пальцев микрофон.

Всеми забытая елка растерянно моргает огоньками, под потолком мерцает мишура, колышутся объемные снежинки, изготовленные нашим дружным классом при помощи степлеров и ножниц…

Лязг их лезвий болью отдается в голове.

Сотни глаз с любопытством разглядывают меня. Сотни невидящих пустых жутких глаз…

– Все это неправда! – Я до боли в костяшках сжимаю микрофон. – Егор – мой парень!

По залу проходит гул, вытянув руки, бабушка устремляется ко мне, но я уворачиваюсь и торжественно сообщаю:

– Мы встречаемся уже несколько месяцев! Мы просто целовались на лестнице. Разве это запрещено?

Спокойно смотрю на перекошенные от удивления физиономии и натыкаюсь на бесцветный, затравленно бегающий взгляд, еще вчера разивший холодным превосходством и звериной злобой. Тот, кто упивался моим бессилием, бил, издевался и уничтожал, сгорбившись, сидит на стуле у стены – испуганный и деморализованный, и в нем невозможно узнать главного красавца и отморозка Микрорайона.

Его лицо представляет собой сплошной синюшный отек.

– Эй, Королев! – Я приветливо киваю ему. – Я живая, ку-ку!.. Не хочешь рассказать всем, за что получил по роже?