Хлоя перебирает в уме все оскорбления, которые ей хочется бросить ему в лицо. Они достаточно хорошо знают друг друга, чтобы ударить по самым больным местам; они знают, что будет обиднее всего, знают слова, которые нельзя взять назад. Она встает и идет прочь, не дожидаясь его. Когда Джона ее догоняет, она ложится на землю – просто так, по приколу.

– Хло, что ты делаешь? Земля холодная. Ты простудишься.

Она лежит на забрызганной грязью траве, раскинувшись в позе звезды. Новый угол зрения весьма освежает. Прямой контакт с облаками. Но Джона не столь безответственный; он садится на корточки, стараясь не испачкать брюки.

– С тобой все хорошо?

– Нет. Все плохо.

Ветер пронизан светом, хрупким сиянием. Она смотрит на Джону одним глазом. Второй глаз прищурен.

– Я знаю, ты не была со мной счастлива, – говорит он, – но я подумал, что мы могли бы…

– На самом деле, мне кажется, нам надо расстаться. – Это произносится как утверждение, но предполагает совсем другое. Это крик отчаяния, надежда на пылкий, возмущенный отклик. Но Джона молчит. Хлоя резко садится и хмурится. Она ожидала иного.

Он неуверенно мнется.

– Я надеялся, мы во всем разберемся. Не знаю, может быть, ты права… Я не слишком хорош в…

– Стало быть, решено.

– Хло, не надо драматизировать. Пойдем домой.

– Домой? Это куда?

Обломки их отношений разбросаны по всей квартире; диски и книги, альбом для эскизов, ее нижнее белье. Не так-то просто разделить две жизни, связанные друг с другом, но нити давно растрепались. По-прежнему в пальто и шапке Хлоя стоит посреди гостиной, как ребенок, забывший реплику в школьном спектакле.

Джона держится на расстоянии.

– Что тебе предложить?

– Ничего. – Она переминается с ноги на ногу и улыбается слабой улыбкой. – Или всё?

– Можно тебя обнять?

– Нет. – Она смотрит себе под ноги. – Мне будет больно.

– Где?

Она кладет руку себе на грудь. Джона подходит и накрывает ее руку своей рукой. Безмолвное утешение; квинтэссенция молчания. Она хочет сказать ему: любить тебя – как изучать иностранный язык. Он вытирает слезинку с ее щеки, и его влажный палец устремляется ей под юбку. Они раздвигают границы близости. Это больно? Этого хватит?

* * *

Одри с расстроенным видом обошла вокруг пагоды. Милли хотелось взять ее за руку и отвести к Гарри. Он еще с утра ушел к испытательным клумбам, где экзотические растения проверяют на зимостойкость. Пока Милли раздумывала, что делать, Одри пошла к выходу.

Уже за воротами Милли схватила ее за руку:

– Ты ищешь Хала? Он в Герцогском саду…

Одри как будто надела чью-то чужую кожу. Сейчас она казалась старше, ее лицо было решительным, строгим. Взгляд, устремленный к невидимой цели, не задержался на застенчивой девочке – сплошные острые локти и отнявшийся от смущения язык. Погруженная в свои мысли, Одри не видела ничего; но через пару шагов она нерешительно остановилась, словно почувствовав детскую ручку, которая тянула ее за рукав.

– Одри?

После секундной заминки элегантная женщина пошла дальше. Милли так крепко вцепилась в руку Одри, что у нее заболело запястье. Ее подошвы скользили по асфальту.

– Он тебя любит! – закричала она. – Ты слышишь? Услышь меня!

Одри свернула в переулок и остановилась перед входом в старинное здание. Табличка на полированной черной двери гласила, что здесь находится офис дирекции Королевских ботанических садов Кью.

Они вошли внутрь. Милли отпустила руку Одри и встала в сторонке. Она ждала, что будет дальше.

Одри подошла к стойке администратора.

– Добрый день. Вы не могли бы мне подсказать… Я ищу человека по имени Гарри Барклай. Он ваш сотрудник, работает в Кью.

К сиреневой кофте пожилой женщины-администратора была приколота брошь в виде четырехлистного клевера. Милли знала, что такой клевер приносит удачу.

– Я работаю здесь двадцать лет и не знаю никого с таким именем. Вы сказали, Барклай?

– Да. Вы не могли бы проверить?

Администратор – на ее бейджике было написано «Мисс Эдит Бронвин» – что-то набрала в компьютере и сказала:

– Он не работает здесь с конца шестидесятых.

– Тысяча девятьсот шестидесятых?

– Да.

– Может быть, есть другой Гарри Барклай? Или у него был сын – Гарри-младший?

– В моем архиве таких данных нет.

– А можно узнать его адрес?

– Прошу прощения, это конфиденциальная информация.

– Да, конечно. – Одри убрала волосы, упавшие на лицо, и сделала глубокий вдох. – Я бы хотела установить у вас в Кью скамейку. В память о дочери. Она умерла.

Мисс Бронвин притронулась к крестику у себя на шее.

– Да. Конечно. О господи…

Это открытие стало потрясением для Милли. Когда мисс Бронвин наклонилась, чтобы открыть нижний ящик стола, Милли на цыпочках подошла к стойке. Они с Одри одновременно взглянули на экран компьютера.

Мисс Бронвин уже выпрямилась, но не заметила руку Милли, вцепившуюся в край стойки. Она деликатно передала Одри глянцевую брошюру с описанием всех возможных вариантов памятных мероприятий в садах Кью: от посадки деревьев до финансирования закупки весенних саженцев.

– Примите мои искренние соболезнования. Какая тяжелая утрата.

– Спасибо, вы очень добры. Я еще к вам вернусь.

Гарри был там же, в Герцогском саду.

Милли подбежала к нему:

– Я пыталась ее остановить.

– Солнышко, успокойся. Сперва отдышись.

– Одри нашла адрес, но это какой-то совсем другой адрес. Ты там не живешь. Я пыталась сказать ей, но, Хал… она меня не видела…

– Что?

– Она смотрела прямо сквозь меня.

Гарри что-то пробормотал себе под нос. Что-то о том, что случилось пару дней назад. У дома Одри.

– Я просто хотел убедиться, что с ней все в порядке. Господи! Почему я не сдержался? Я же знал, нам нельзя видеться!

Он швырнул на землю садовые перчатки и бросился к выходу. Милли посмотрела на клумбу, где работал Гарри. Рядом с кустом лаванды серела крошечная кучка пепла от сигары, но вскоре ветер ее развеял.

Это мазохистское исступление: осень. Она отзывается в Гарри глубинной болью. Ценность жизни ощущается особенно остро в предчувствии потери. Гарри записывает свои мысли о сияющих днях и угасающем свете.