Тетерятников моргнул удивленно, но закончил шепотом:

— В терминах алхимии это золото называлось Живым Сыном…

Обнаружив закатившуюся ручку, женщина составила сдвинутые стулья, села и открыла сумку.

Все еще недоумевая, Матвей Платонович бросил взгляд на книгу, которую не успел закрыть. На страничке были представлены египетские боги — в соответствии с каноном их изображали в профиль.

Женщина защелкнула сумку и направилась к выходу. Дверь закрылась.

— Прошу прощения, но разговоры такого рода… — собеседник Тетерятникова сделал страшные глаза. — Как говорится, береженого бог бережет…

Матвей Платонович откашлялся.

— Нет, азы я конечно знаю. Главная проблема — источники, — молодой человек повернул голову, оглядывая стены, словно они беседовали не в красном уголке закрытого института, а в библиотеке, от потолка до пола уставленной фолиантами. — В спецхране кое-что имеется, но, честно говоря, для серьезной работы… Сколько всего уничтожено… Сколько книг! Просто сердце кровью обливается! — он говорил тихо и горестно, будто каждая уничтоженная книга была его личной потерей. — Вот если бы… вы, ваши обширные знания…

Матвей Платонович смотрел на острый профиль: подбородок немного вздернутый, узко посаженные глаза… «Ах, вот оно что… Бог-шакал — покровитель мертвых. Не то чтобы похож, но определенно что-то общее…» В прошлый раз именно это сходство и сбило с толку.

— Я — не специалист… — Матвей Платонович чувствовал неловкость, словно заподозрил приятного человека в чем-то нехорошем. — Но в той мере, в которой… — пытаясь скрыть смущение, он говорил особенно любезно.

— Большое, большое спасибо… К следующему занятию я подготовлю еще несколько вопросов…

Сложив книги, Матвей Платонович перетянул портфель ремнем.

— Позвольте вам помочь, — молодой человек протянул руку. — Для меня это честь…

Неожиданно для себя Матвей Платонович кивнул. На улицу они вышли вместе.

Снова побаливало сердце, давило за грудиной. Помощь, предложенная аспирантом, пришлась как нельзя кстати. Они дошли до трамвайной остановки.

— Ну вот… Тут уж я… — Матвей Платонович потянулся за портфелем.

— Ни в коем случае, — аспирант запротестовал горячо.

Эта горячность, свойственная молодости, показалась особенно симпатичной.

В трамвае молодой человек усадил его на свободное место и встал рядом. Поглядывая в окно, Матвей Платонович размышлял о превратностях жизни: на старости лет судьба, пасшая его железным посохом, дарила ученика.

Они вышли из трамвая.

— Как вы полагаете?.. С одной стороны, мертвое вещество, рождающее живого сына… — молодой человек переложил портфель в левую руку. — С другой — жертвоприношения детей… Живой младенец превращается в мертвое вещество. В сущности, один и тот же процесс, только вывернутый наизнанку?.. Нет-нет, — молодой человек заторопился. — Исключительно в аллегорическом смысле, вынося за скобки моральные аспекты. Но, согласитесь, возникает впечатление, будто решается одна общая задача. Правда, те, кто ее решают, движутся с противоположных сторон.

— Вы… имеете в виду… — Матвей Платонович смешался и замолчал. То, что сказал аспирант, звучало нелепо, но в то же время этому молодому человеку он не мог отказать в зоркости.

— Представьте себе: гора. Двум бригадам поручено прорубить тоннель. Первая движется, положим, с востока. Вторая — с запада, — молодой человек раскинул руки. — Если инженеры рассчитали верно, рано или поздно обе бригады встретятся, — его руки двинулись навстречу друг другу. — Речь о высвобождении энергий: в одном случае — рождения, в другом — смерти. Считается, что эти энергии имеют разную природу, но если в качестве рабочей гипотезы предположить, что отличие кажущееся… — пальцы встретились и переплелись. — Кстати, вы слыхали о Туринской плащанице?

Они поравнялись с парадной.

Матвей Платонович кивнул. В свое время, заинтересовавшись этим вопросом, он собрал кое-какие материалы. Четырехметровое полотно. Согласно преданию, Иосиф из Аримафеи завернул в нее мертвое тело. Чудо заключалось в том, что энергия, которая высвободилась в процессе воскресения, если так можно выразиться, прожгла холост: на погребальных пеленах осталось изображение. Впрочем, ни одна церковь так и не признала его подлинности…

— Уж позвольте, как говорится, до квартиры… — предупредительно отступив в сторону, молодой человек распахнул дверь.

Матвей Платонович сделал шаг, но почему-то обернулся. Удерживая тяжелую дверь, молодой человек стоял, повернувшись к нему боком: острый подбородок вздернулся еще больше. «Библиотека… Ему нужна моя библиотека…» — догадка мелькнула и отдалась сердечной слабостью.

— Благодарю. Но я… — Матвей Платонович поборол слабость и закончил решительно. — Теперь я сам.

Почтительно поклонившись, молодой человек вложил ему в руку портфель.

Матвей Платонович вошел в парадную. Сердечная слабость не проходила. Поднимаясь по лестнице, он останавливался на каждой площадке, пережидая одышку.

На пятом этаже работала дворничиха — шаркала веником:

— Здрасьте, — она распрямилась, держась за спину.

Занятый своими мыслями, Матвей Платонович не ответил.

— Кресты-то когда отмоете? Уж пора бы…

— Вы — мне?.. — Тетерятников обернулся.

— Из ЖЭКа приходили. У всех жильцов окна чистые. Одни вы остались…

Не удостаивая ответом, он двинулся дальше.

— Война-то когда кончилась! Нормальные люди тридцать лет как отмыли, — дворничиха не унималась.

Матвей Платонович дошел до своей площадки и вынул ключ.

— А хочете, — она выглядывала, перегнувшись через перила, — приду, вымою. Я недорого беру…

Тетерятников потоптался в прихожей, изумляясь бессмысленности людей. Вот и теперь: «Кресты… — повторил машинально и вошел в кухню. — Кому какое дело?..»

С уличной стороны на стеклах лежали узоры инея. С внутренней — косые блокадные крестики: полоски когда-то белой бумаги. Тетерятников вспомнил: давно, кажется,