проплывала мимо. Ангел, стоявший на вершине колонны, поводил запорошенными плечами, согреваясь. На коленях лежали две фотографии. «Ты — Жучка приблудная, а они — доверчивые… — что-то зашелестело тараканьими словами. — Ой… А где же?..» — свободной рукой Инна шарила в кармане. Рылась, уже понимая: вместо своей случайно прихватила чужую — этого… Инженера с опухшей губой — в фас и в профиль. Одна половина смотрит прямо, будто она и вправду его внучка — единственная, на кого он может положиться. Другая отвернулась в сторону, словно она — приблудная жучка, на которую нельзя надеяться.

«Вспомнить… надо вспомнить…» — она вышла на кольце и двинулась к своей парадной, скользя глазами по бледным, оклеенным плиткой домам. Сероватая плитка кое-где выкрошилась.

В лифте она расстегнула пальто. Задрала юбку, сунула карточку под рейтузы.

Войдя в прихожую, прислушалась.

— А в ЖЭКе-то что? Что они сказали?

— Нету у них рабочих. Сказали, недоделки устраняют, — материнский голос оправдывался.

— А ты? — отцовский голос настаивал.

— А что — я? Не умею я с ними. Сходил бы сам. Ты — мужчина…

Инна сняла сапоги, на цыпочках пробралась в большую комнату и включила телевизор.

Голубой экран занялся, расползаясь от точки. Далекая рубиновая звезда, горящая на Спасской башне, медленно всплывала из глубины.

Инна смотрела, дожидаясь пунктирного сияния.

Верхний лепесток клонился, готовый обломиться в основании. Заглядывая в глубину эфира, она считала секунды.

«Раз… два… три…»

Трехпалая звезда призывно подмигивала, готовясь выполнить любое желание. «Еще посмотрим, кто тут жучка…» Инна сунула руку под рейтузы и, нащупав фотографию, зашептала прямо в эфир:

Лети, лети, лепесток, через запад на восток,

через север, через юг, возвращайся, сделав круг…

ВЕЛИ, ЧТОБЫ Я ВСПОМНИЛА…

Она ждала, что Башня кивнет благосклонно, но картинка съежилась и погасла.

По экрану бежали черточки и точки. Борясь с помехами, передающая станция переключила на Ленинград. Из эфирной черноты явилась новая заставка: высокий заиндевелый собор. Ангельское воинство, одетое в солдатские шлемы, караулило подступы к куполу. Издалека каменные фигурки казались мелкими, как саранча.

* * *

Я не должен был останавливаться. Мое дело — перепечатать. Но я сидел, пытаясь вспомнить: когда и как она рассказала мне про свой договор с Башней? Пытался, но не мог. Словно память, на которую я надеялся, стала телевизионным экраном, бегущим черточками и точками. Я подбил странички и сложил стопкой. «Надо проветрить голову, пройтись», — оделся и вышел на лестницу.

Внизу, на площадке первого этажа, стояла детская коляска. Проходя мимо, обратил внимание: широкая, в таких возят близнецов. В доме, где я живу, никаких детей нет. Видимо, их мать пришла в гости. Поравнявшись, заглянул осторожно: младенцы спали. Не поймешь, не то мальчики, не то девочки — оба одеты в темно-зеленые комбинезоны. Не знаю, что на меня нашло, но мне вдруг захотелось узнать. Я отошел к почтовым ящикам, будто собираясь проверить почту. Их мать появится с минуты на минуты. Открывая ящик, думал: «Что тут особенного? Поздороваюсь и спрошу: у вас мальчики или девочки?» Внутри было пусто — ни счетов, ни рекламных проспектов. Неудивительно: почтовый ящик я проверял вчера. Стоял и думал: «Странно, куда ж она подевалась? Ушла, оставила без присмотра… А вдруг какой-нибудь злоумышленник…»

Я подошел и качнул коляску. Младенцы открыли глаза. Одновременно, как по команде. Я испугался, что они заплачут, и отдернул руку. Но они не плакали — просто смотрели с интересом, словно понимали: им нечего бояться. Я улыбнулся, и они заулыбались в ответ, сияя одинаковыми беззубыми деснами, как будто смеялись над моим никчемным любопытством: какая разница — мальчики или девочки. Может быть, в России, это и имеет значение. Там их и одевают по-разному: мальчиков — в голубое, девочек — в розовое…

Я шел по улице и думал о своей семье. Ни дед, ни отец, ни я — ни один из нас так и не стал взрослым. Никто не прожил свою собственную жизнь. Мы все поступали сообразно обстоятельствам. А она — нет. Эта девочка была взрослой. Не потому, что ничего не боялась. Еще как боялась: и родителей, и этих дурацких контролеров…

Завернув за угол, я вышел на площадь. Даже в сезон здесь не бывает туристов. Что уж говорить о нынешнем времени: конец ноября. Через месяц на площади поставят елку. Детей распустят на рождественские каникулы. После каникул они вернутся в школу. А потом станут взрослыми и проживут свою собственную жизнь. В их памяти останутся новогодние елки, подарки, которые дарили к праздникам. Ни старух, хранящих память, ни стариков — хранителей знаний древних цивилизаций. Ни Тараканов, дежуривших у ворот в рай. Ни разрушенных кладбищ с пустыми могилами, ни этих двойных фотографий, которые смотрят на тебя из прошлого: просят, чтобы их вспомнили…

Жаль, что я не замотал горло шарфом. Мог бы погулять подольше, пройтись вдоль канала, посидеть на скамейке. Мне не хочется возвращаться, потому что я помню миф. Знаю, что будет дальше. В мифе, который старик для нее выбрал, она пойдет на кладбище и потребует, чтобы ее впустили в царство мертвых, а иначе она ворвется сама и выпустит их на волю. Всех, а не только моего деда, которого узнала по фотографии. Но они не испугаются. Чего им бояться? Они привыкли жить среди мертвецов…

И все-таки я возвращаюсь. У меня нет выбора. Я должен сесть за компьютер и продолжить с того места, на котором остановился, когда моя память тронулась экранными помехами.

Вели, чтобы я вспомнила…