— Ясно, — кивнула я головушкой, пытаясь понять,как мы умудрились встретиться с Резо у Папы, а не в третьем отделении городскойпсихиатрической больницы. — Ты нажалуешься Папе? — спросила я и тожепочесала за ухом.

— Думаю, мне придется сказать ему, — заявилРезо. — Объяснить тебе, почему нельзя уходить одной, должен он. Яохранник, и объяснять не мое дело, мои слова вообще мало значат, а Папа — этоПапа. — Он взглянул вопросительно, и я торопливо кивнула:

— Я поспеваю.

— Хорошо, — обрадовался он и наконец-то завелмотор. Я уже решила, что он задумал уморить меня в своем «Опеле»: утро жаркое,а он изловчился приткнуть машину на самом солнцепеке. — Ты не думай,ничего личного, — заявил он, как видно, желая меня утешить. — Япросто скажу Папе, а он поговорит с тобой, чтобы тебе все стало ясно. —Тут Резо хитро усмехнулся и добавил:

— Хотя сегодня мне пришлось нелегко. Чуть-чуть тебя непроворонил.

«И чего дураку не спится», — со вздохом подумала я,разглядывая Резо. Несмотря на жалобы и «чуть-чуть», одет он был в свой любимыйтемный костюм и черную шелковую рубашку. Такой наряд вызывал восхищение, с утрабыло градусов двадцать пять, а к обеду обещали за тридцать.Ворот-"стойка" плотно обхватывал могучую шею, все пуговицызастегнуты.

— Тебе не жарко? — спросила я.

— Сегодня душновато, — согласился он, но нипиджак, ни ворот рубашки так и не расстегнул.

Мы подъехали к дому, Папа пил на веранде чай, нас встретил сулыбкой. Я пошла мыть руки, а Резо, наклонясь к уху хозяина, принялся на менястучать. Когда я вернулась, верный страж исчез, а Папа все еще улыбался, нокак-то заискивающе.

Я рассказала, что ходила в церковь, а он, не без трудаподбирая слова, начал воспитательную работу.

— Варя, тебе надо было сказать, что ты идешь в церковь.

— Я хотела, но вы еще спали, а беспокоить я нерешилась.

— Надо было сказать Резо.

— Я не должна выходить из дома? — немного подумав,спросила я.

— Что ты, Варя, можешь делать, что захочешь, но ядолжен быть уверен, что с тобой ничего плохого не случится. Времена нынче такие…— Папа принялся распинаться в том же духе, а я слушала, скромно потупив глазки,думая при этом: «Давай, дядя, вешай мне лапшу на уши и заливай ее сладенькимсиропом».

Одно стало совершенно ясно: я буду находиться под неусыпнымконтролем, и, если попытаюсь хитрить, контроль ужесточится, а я, само собой,попаду под подозрение.

Поняв, что отделаться от Резо не удастся, я решила егоприручить. Мы играли в шахматы под сенью лип, и я спросила:

— Резо, как ты оказался в нашем городе? — Следуетупомянуть, что говорил он без акцента, похож был не на грузина и не нарусского, а на хитрого примата. И то, что он в нашем городе родился и дальшеМосквы никуда не ездил, было мне доподлинно известно, но задушевные разговорыначинать с чего-то надо, и я начала с вопроса.

— Вообще-то я здесь родился, — заявил он, почесалза ухом (была у него такая привычка, хотя, может, не привычка, может, у негобло-хи?), взял пешку, подержал в руках и поставил на место.

— А родители? — не унималась я.

— Мама умерла в прошлом году.

— Болела? — с сочувствием спросила я иприготовилась реветь.

— Да. Цирроз печени. Наверное, не очень хорошо говоритьтак о маме, но она… малость поддавала. Вообще-то я жил с бабушкой. Бабушка ужедавно умерла, я тогда в восьмом классе учился.

— А отец?

— Отец был летчиком-испытателем и разбился, когда мнебыло два года. Мама фотографию показывала. Я ее долго хранил, потом все-такипотерял. Она сильно истрепалась, но все равно очень жалко было.

— Значит, отца ты не помнишь? А почему сам не пошел влетчики? Обычно сын мечтает продолжить дело отца, у тебя такого желания невозникало?

— Я думаю, мой отец торговал цветами на рынке. Такогожелания у меня не возникало.

— А как же летчик? — удивилась я.

— Думаю, мама все выдумала, чтобы мне не было обидно.

— А-а… — Я немного посидела, открыв рот, и егоразглядывала, решив, что портрет родителей вышел не совсем удачным, Резодобавил:

— Думаю, мой отец все-таки был хорошим человеком, онженился на моей матери и деньги присылал, я видел переводы, правда, мамаговорила, что это пенсия.

— У меня тоже нет родителей, — жалобно пропелая. — Одной плохо.

— Я привык, — пожал он плечами.

А столбик термометра неудержимо рвался вверх. Окна второгоэтажа, выходящие в сад, были распахнуты настежь, вовсю работали кондиционеры,но и это не спасало.

Я сидела на ступеньках веранды, покрывалась потом и делалавид, что с увлечением читаю. Я и вправду читала, но без увлечения. Несколькодней кряду я размышляла, как наладить безопасную связь с внешним миром, то естьс Орловым, но в голову ничего ценного не приходило. Оставался только Док.Придется ему звонить Орлову из родной психушки (из дома все-таки опасно) ипередавать мои сообщения. Орлов их, кстати, заждался и уже всерьез беспокоился,куда я исчезла. Когда Док ответил «куда», его чуть удар не хватил, не могповерить, а теперь скорее всего исходил слюной и уже видел себя генералом.Следовало его порадовать.

Тут на веранде появился Папа, последние дни из-за жары ончувствовал себя неважно (проблемы с давлением), сел в кресло и вздохнул:

— Вот погода, пекло, да и только.

— Да, — согласилась я и добавила:

— Сейчас бы искупаться.

— Так поезжайте, — обрадовался он. Я тожеобрадовалась.

— Можно?